Дебютный роман Даши Благовой «Южный ветер» — о ментальном здоровье, власти, насилии и патриархате
А также о том, почему вертикальные структуры не работают
Даша Благова — социальная журналистка и экс-шеф-редакторка «Афиши Daily». После того, как ей диагностировали депрессию, Даша уволилась с работы и начала писать свою первую книгу. Так на свет появился «Южный ветер» — опубликованный в издательстве «Есть смысл» роман о людях с особенностями ментального здоровья, которые решили сделать радио, чтобы рассказать о своей жизни и снять стигму с темы психических расстройств.
В центральный сюжет книги встраиваются и другие, не менее важные для понимания текста линии: Даша поднимает темы домашнего и сексуализированного насилия, а также противостояния авторитарных, вертикальных структур и горизонтальных, низовых инициатив. «Большой Город» публикует отрывок из романа.
Женский крик. Или детский. Или женский. Или и то и другое. Что-то бьется, мужик орет, пьяно, зверино. «Это у вас что?» — спрашивает Саша. «Это у нас проблема с проживанием», — говорит хозяйка. «Ладно, мы все обсудили, я вам завтра позвоню», — отвечает Саша, сует документы в рюкзак, слишком поспешно, хозяйке не нравится, выскакивает в коммунальный коридор и почти влетает в дверь, которая почти влетает в Сашу. Из дверного проема выблевываются все эти страшные звуки, а вместе с ними — женщина, худая, молодая, рыдающая, шлепается в стену, сползает, садится на пол, к ней подбегает ребенок, мальчишка, Ваня, квасной Ваня, продающий Саше квас, он наваливается на женщину, наверное, она его мать, как будто хочет растянуться, стать огромным, чтобы накрыть ее всю.
Все происходит очень быстро, слишком быстро, все плохое всегда случается быстро, и Саша в плохом становится быстрой, она уже стоит над Ваней, женщиной, которая, скорее всего, его мать, она хватает Ваню за руку.
Другой рукой Саша выстреливает вперед, рука приклеивается к липкой, волосатой груди зверя мужского пола, пьяного зверя, который ревел своим пьяным звериным голосом. Яростный, тупой, ничего не понимающий зверь, которого Саша уже ненавидит, ненавидит как только может, потому что этот зверь — часть множества из таких же зверей, Саша презирает все их племя, потому что знает его очень хорошо. Сейчас между зверем мужского пола и кучкой из двух женщин и ребенка только одна Сашина рука, тонкая, могущая хрустнуть, как леденец.
У меня в сумке пистолет, я выстрелю тебе в глаз, и тогда ты сдохнешь, говорит Саша.
Зверь мужского пола сжимается, его шерсть ложится обратно, приглаживается, когти втягиваются в лапы, он поджимает хвост, не боится, нет, совсем не боится, но теряется перед новым, проникшим в его логово, а значит, потенциально опасным, поэтому на всякий случай отходит, затекает обратно в нору, закрывает за собой дверь.
Ларочка, Ларочка, ох, ну что ты, он что, опять в запое, ох, что же с вами поделать, пулеметит женщина в брюках со стрелочками, с которой говорила Саша. Все хорошо, все хорошо, все хорошо, отвечает женщина, предположительно родившая Ваню. Идем ко мне с Ванюшкой, отсидитесь, отсидитесь, говорит женщина в брюках. Не надо, не надо, не на…
— Я звоню в полицию.
Саша сказала это Ване, потому что две женщины, избитая и просто нервная, слились в один комарино-шумный, рыдающий и причитающий фон, чего Саша терпеть не могла.
— Пожалуйста, не звоните.
Ваня встал и вытянулся, натянул на себя гордость, мальчишеско-бессмысленную, рыцарско-фантазийную.
— Почему?
— Мы пробовали. Будет только хуже. Пожалуйста, уходите.
Ваня сказал это так, что Саша поняла: ей и правда надо уходить. Но она сильно хлопнула дверью, когда выходила, потому что не могла выйти просто так.
Саша выбежала из подъезда, а точнее, выпрыгнула из него. Подошла к скамейке, бросила на нее рюкзак, открыла его двумя пальцами и достала салфетки. Сначала сняла левую сандалию и вытерла левую ступню, особенно между пальцами, и, насколько это возможно, под ногтями, дальше сняла правую сандалию и вытерла правую ступню. Саша была как цапля, на нее все смотрели, но ей было все равно. Брюки вытирать бессмысленно, постираю дома. Левая рука — от пальцев до плеча, правая рука — от плеча до пальцев, правую руку особенно. Закончилась первая пачка, Саша кинула ее в урну, на горку салфеток, под которой уже не было видно цветастых чипсовых упаковок, бутылки и сигаретных пачек. Теперь грудь, ключицы. Спина, насколько можно дотянуться. Шея. Лицо придется оставить так, на нем косметика, ее смывать нельзя. Саша достала свежую салфетку и потерла ей губы. Собрала во рту слюну, сплюнула слюнным комом, взяла рюкзак и услышала, как довибрировал ее телефон. Третий пропущенный. Джумбер. Перезванивает. Просит прощения, что не слышала. Она рада его слышать. Джумбер тоже рад. Он доволен, ему кто-то звонил насчет радио, стрит-ток (он сказал «стрипток», наверное оговорился, но Саша вдруг улыбнулась) получился отличным. «Вы же будете продолжать?» — «Буду, Яков Леонидович».
Саша знает, что пора попрощаться, но не прощается, потому что ей нужно рассказать, поделиться. Саша не может, потому что не умеет, и тогда она спрашивает, насколько опасно ребенку жить в семье, где есть насилие. Сначала Джумбер молчит, недолго, но все же молчит, потом говорит, что вопрос очень большой, сложный, по телефону едва ли расскажешь. «Давайте я назначу вам встречу со специалистом, который занимается семьями в кризисной ситуации, и вы все спросите?» — «Спасибо, может быть, позже». — «Саша, вы как сами?» — «Нормально». Саша положила трубку, она вообще не попрощалась с Джумбером.
Вылезла из коммунального квартала, залезла в панельковый, встала у площади, подумала, что-то погуглила в телефоне и повернула обратно, во двор, который рядом с площадью, во двор, где находилось отделение полиции. Где же ему еще быть, думала Саша, если не в тесном дворе у вонючей площади. Она пыталась вспомнить, видела ли в своей жизни красивые ментовки в красивых местах, но не вспомнила и решила, что такого не бывает. Единственное, что показалось Саше не то чтобы красивым, но по крайней мере не уродливым — это клумба-лужайка, из которой торчало что-то цветное-цветастое-пахучее и которую обнимали ровные, стриженые кусты. В середине лужайки скучилось ментовское тело — в форменной рубашке, во всем форменном. Саша поняла, что это Сергей, тот самый Сергей, который недавно на нее обиделся. Он вкапывал в землю маленькую пальму.
Если бы Саша спросила Сергея, откуда эта пальма, он бы вряд ли рассказал ей правду. Как двумя днями съездил в Сочи на свадьбу двоюродной сестры. Как вечером, накануне торжества, шел совершенно один по набережной, немного стесняясь, что идет один и что без цели, что он просто гуляет. Как неожиданно перестал думать о чем бы то ни было стесняющем, стыдящем, представляющем его недостаточно мужественным, потому что оказался в моменте, где есть море, шебуршение волн, вкусный и текстурный, как домашняя сметана, воздух, осязаемый, шелковый ветер и полный город незнакомцев, которые никогда не узнают, кто такой Сергей и каким он должен быть. Он не купил пива (хотя шел, вообще-то, за ним), не искал внимания пьяной женщины, не напился сам, не блеванул в унитазный зев. Сергей ходил вдоль длинной набережной, туда и обратно, несколько часов, пока не присел на лавочку рядом с пальмовым кустом, чтобы отдохнуть. И конечно, Сергей ни за что не рассказал бы Саше, как решил увезти с собой тот самый, его, Сергеев, момент, как с помощью палки выкопал маленькую пальму, росшую рядом с такой же большой, как завернул ее корни в мокрую тряпку, как вез ее в плацкартном вагоне, забирая с собой на перронные перекуры, чтобы пальму никто не украл…
Хорошо, проведем с ним воспитательную беседу, сказал Сергей, разминая плечи и ноги, стоя прямо перед Сашей, злющей Сашей. Скажем ему, что бить женщин нехорошо, добавил Сергей. А давай я прямо сейчас ему позвоню, по телефону? Кстати, ничего, что он в кредит? А может, сразу бабе его позвонить, пожалеть?
Сергей посмотрел в сторону и заржал. Саша посмотрела в ту же сторону и увидела второго мента. Он сидел на лавке и курил, тоже ржал. Они оба смотрели на Сашу и ржали. Прежде чем отвернуться от них и уйти, Саша услышала, что нормальных баб не бьют, а ненормальных учат.
обложка: Есть смысл