Материал не предназначен для лиц младше 18 лет.

Микита Франко — современный автор, пишущий на русском языке о темах, которые до сих пор мало освещены в российской литературе. Работая с травмой как с основным мотивом своих произведений, Франко вписывает в тексты опыт «другого», показанный без дистанции, глазами этого самого «другого». Читатель его романов видит жизнь ЛГБТ-людей, смотрит на насилие, буллинг и зависимость изнутри. Такой прием часто встречается в литературе, основанной на личном опыте, но Франко сложно упрекнуть в банальности: и тематика его произведений, и универсальный для разных читателей язык, и искренность, с которой он прорабатывает мотивы, помогают автору создавать тяжелые, но точные тексты о нашей реальности.

В начале ноября в издательстве Popcorn Books у Микиты вышел роман «Окна во двор». Новый текст является продолжением «Дней нашей жизни» и рассказывает о переезде Льва, Славы, Мики и Вани в Канаду. Убежав от гомофобии в другую страну, семья сталкивается с новыми проблемами, среди которых — насилие, страх, непонимание, миграционное отчуждение и зависимость. «Большой Город» публикует пролог романа.

***

Бум.

Тш-ш-ш-ш.

Бум.

Тш-ш-ш-ш.

Без перерыва. Уже целых пять минут.

Ваня стоял на ступеньке, перед подъездом, и возил свой маленький чемодан туда-сюда: со ступеньки вниз, на асфальт, потом, елозя колесами по бетону, затаскивал его обратно, на лестницу, и опять сбрасывал вниз.

Бум.

Тш-ш-ш-ш.

Бум.

— Хватит. — Лев положил руку на чемодан, препятствуя следующему движению.

— Я не хочу ехать, — проканючил Ваня.

— Значит, полетишь.

— Лететь я тоже…

— Хватит. — На этот раз Лев использовал взгляд: поймал бегающие Ванины глазки и заставил их замереть на месте.

Мальчик замолчал и отпустил ручку чемодана. Лев, как бы удостоверившись, что младший его понял, шагнул в сторону. Обернулся на Мики: тот сидел на скамейке, неотрывно глядя в телефон, и быстро-быстро стучал по экрану большими пальцами. Лев вздохнул: хорошо, что он пока молчит. Когда заговорит, он тоже скажет…

— Че там, долго еще?

Ну вот, заговорил.

Поднявшись со скамейки, Мики повернулся ко Льву, адресуя свое «че там» ему. Льва взбесило это «че». Он скучал по прежней версии Мики, по спокойному и боязливому малышу, который видел в нем, во Льве, супергероя. Теперь перед ним стояло лохматое существо со скрипуче-ломким голосом (который то и дело давал петуха); смотрело из-под отросших соломенных волос нагловатыми глазами и, казалось, не видело авторитета ни во Льве, ни в ком бы то ни было еще.

В прошлом месяце этому существу исполнилось пятнадцать. Лев тогда выдохнул с облегчением: целый год он опасался, что рубеж в четырнадцать лет парень не перейдет. То был странный, иррациональный, почти мистический страх. Он забыл, что в пятнадцать становишься еще сложнее.

Лев не успел ответить на это «че» — из подъезда вышел Слава. Он задержался: перекрывал воду и запирал дверь. Его появление стало ответом.

— Такси подъедет через две минуты, — коротко сообщил он, бросив взгляд на экран смартфона.

Ваня с новой силой принялся ныть, на этот раз перед Славой.

— Я не хочу-у-у е-е-еха-а-ать!

— Останешься с бабушкой и собакой? — предложил Слава, видимо, уверенный, что тот не согласится.

Ваня же просиял:

— Давайте!

— Нет.

Мальчик поник, а старший сын неожиданно поддержал родителей:

— Ваня, прекрати ныть.

Лев удивился этой реплике, но следующая расставила все по местам:

— Я тоже не хочу ехать, но я ж молчу.

— Уже не молчишь!

— А до этого молчал.

— Ну и терпила.

— Э, слышь!..

Ваня показал Мики язык, Мики перехватил его локтем за шею, Ваня заорал, Мики захохотал, Лев сказал:

— Хватит!

Мальчики как по команде отпрянули друг от друга. Ваня принялся тереть шею под воротником футболки и обиженно зыркать на брата. Мики хихикал. Лев почувствовал себя странно: неужели он больше ничему не научился в этом родительстве, кроме как «хватит»?

Ребята забрались на заднее сиденье подъехавшего такси; Лев остановился возле багажника, чтобы загрузить сумки. Слава встал рядом, хотя его помощь была не обязательна, и сказал так, что слышал только Лев:

— Я чувствую себя странно от того, как они сопротивляются.

Лев подумал: «Я чувствую себя так же». Но вслух сказал:

— Забей. Мы взрослые, нам виднее.

Он взялся за крышку багажника, чтобы захлопнуть, а Слава, перехватив, остановил ее в движении.

— Последняя возможность передумать.

Лев усмехнулся:

— Почему? Можно будет передумать в аэропорту.

Он пытался шутить, но Слава смотрел серьезно, и Лев сказал ему то, что тот хотел слышать больше всего:

— Все нормально. Я не передумаю. Поехали.

***

Три года назад, когда они обсуждали это впервые, он сказал ему то же самое.

«Надо валить», — первое, что он услышал от Славы в тот поздний вечер на кухне, где они общались вполголоса, чтобы не разбудить Мики. Несколько часов назад, вернувшись из полицейского участка, их сын поведал им свою версию случившегося.

Илья, его одноклассник, обидно шутил, что Слава — гей и болен СПИДом, а Мики кинулся на мальчика с молотком (который, по счастью, отобрали, и в ход отправились только кулаки). Для Славы все было однозначно.

— Ты что, не видишь, как это его доводит? — спрашивал он.

— Что «это»?

Слава развернул мысль:

— Как ему тяжело быть частью нашей семьи в этой стране, в этом обществе.

Лев сказал тогда, впрочем, не очень уверенно:

— Думаю, не настолько тяжело, чтобы за молоток хвататься…

— Это нервный срыв. Тебе же сказали.

— А ты не думаешь, что он просто…

Лев посмотрел на Славу, не зная, как это правильней сказать. Он воспитывал Мики уже седьмой год, но так и не чувствовал себя полноправным отцом: каждый раз, когда он хотел сказать Славе что-то неприятное про Мики, то боялся, что обидит этим и Славу, и Юлю, и весь их генетический код, и, может, даже опорочит родословную, и… В общем, это сложно. Сложно говорить что-то поперек кровных уз — все время чувствуешь себя неуместным.

Лев хотел в тот раз произнести: «…он просто психованный». Но не смог. Попытался иначе:

— Он просто… просто не в порядке. И это не связано с нами.

— А с чем связано? — Слава смотрел пристально, не мигая.

Лев стушевался под этим взглядом, как это часто бывало, когда они обсуждали Мики. У Славы оказалась нерушимая монополия на правильные слова о нем: Мики не балуется, он просто неусидчивый; Мики не капризный, он просто устал; Мики не аутист, он просто интроверт (ладно, потом Лев и сам признал, что с аутистом перегнул). Но в тот день Мики пришел домой перепачканный кровью, как персонаж, сошедший с экрана фильма ужасов, — и, если бы такой фильм действительно существовал, Лев не сомневался: это был бы фильм о психованном подростке.

Он сделал глубокий вдох, чувствуя себя как перед прыжком в пропасть, и вкрадчиво проговорил:

— Слава, я просто хочу сказать, что, возможно, в другой стране он будет вести себя точно так же, и в другой стране тебе придется за это отвечать. По-настоящему, а не на педсовете перед училками.

Слава, мотнув головой, вымученно засмеялся:

— Ты все время пытаешься обвинить его черт знает в чем.

— Да я не…

— Аутист, психопат, кто дальше? Не надоело перебирать диагнозы?

— Они ведь не безосновательны.

Слава замолчал. Его мягкие черты неожиданно заострились, и даже ямочка, проявившаяся вдруг на щеке, дохнула холодом.

Лев, выдержав этот холод, повторил:

— Давай просто признаем, что они не безосновательны.

Слава качнул головой.

— Я уеду отсюда, — сообщил он бесцветно. — Если хочешь, можешь поехать с нами.

Лев помнил, что его тогда поразило больше всего: не безапелляционное заявление Славы об отъезде и даже не то, как спокойно он поставил Льва перед фактом как перед неизбежным. Больше всего его поразило, что он, Лев, потратив на Мики вот уже семь лет своей жизни, ничего не может этому возразить. У него нет никакого права возражать. И тогда, кажется, он тоже подумал: а в другой стране оно бы было.

Теперь, три года спустя, они сидели в такси, плетущемся по новосибирским пробкам в Толмачево. Лев почти верил, что хочет этого так же сильно, как Слава. Он тоже ехал туда за правами: там, где у них будет официальный брак, там, где их признают полноправными родителями, там, где он перестанет быть папой, которого никому нельзя показывать, он наконец почувствует себя частью семьи. Вклинится в эти кровные узы хотя бы юридически. А над Толмачево тем временем сгущались тучи. Из-за грозы рейс перенесут на час — еще один час, который Лев проведет, гоняя по кругу свою неаккуратно брошенную реплику: «Можно будет передумать в аэропорту».

обложка: Popcorn Books