Автор: Клара Ягодинская

«Терпение» — сольный проект независимого музыканта Сережи Дмитриева (вы также можете знать его как участника группы «Сад им. Федора». — Прим. ред.). Сережа работает редактором в детском приложении «Гусьгусь» проекта Arzamas, а в свободное время пишет музыку и стихи, которые публикует в телеграм-канале «Сережа Дмитриев взвешивает кота». Последние три года Сережа писал свой второй альбом «Картинки с моря», который планировал выпустить в память о своей маме этой весной, но в конце февраля все планы были резко поставлены на паузу. 16 мая альбом все-таки вышел на всех стриминговых платформах, а мы решили поговорить с Сережей о том, каково быть независимым артистом в России сейчас и как продолжать писать музыку, когда жизнь летит в тартарары.

— Что ты подумал после того, как прошел первый шок с начала спецоперации на украине? Разумеется, ***** сейчас стоит на первом плане, но остаются работа и обязательства, которые ты продолжаешь нести. Что ты думал о выходе альбома и вообще своей музыкальной карьере, когда появились на это силы?

— Как музыкант я чувствовал себя потерянно. Я и так часто переживаю, что то, что я делаю, — бессмысленно. Когда я пишу музыку, непонятно, зачем я это делаю и становится ли мир от этого лучше. Конечно, во время ***** особенно сложно понять, могу ли я как музыкант быть гражданином и делать что-то важное для других людей.

Мы еще не привыкли мыслить политично, и это очень болезненный процесс осознания себя и своего места в жизни полиса

Вначале я решил, что вообще не буду выпускать этот альбом, потому что только ***** имеет значение, а прямого антимилитаристского заявления на нем нет. Но потом подумал, что могу объявить, что все заработанные деньги я переведу в благотворительные фонды. И это полезно даже не потому, что придет много денег — скорее всего, не придет, — а потому, что каждый раз, когда мой альбом появляется как инфоповод, вместе с ним появляются фонды помощи людям, пострадавшим от этой спецоперации. И значит, мой инфоповод не перебивает, а дополняет эту повестку.

— есть ощущение, что практически все, что мы сейчас делаем, приходится оправдывать перед собой. Даже когда делаешь вроде бы важные вещи, приходится доказывать самому себе, что делать их нужно. постоянно задаешься вопросом — а я вообще нормальный человек?

— Конечно, было бы хорошо иметь социальный порядок, при котором ты лучше понимаешь, что хорошо, а что плохо. Но, возможно, этой рефлексии нам массово не хватало гораздо раньше. Есть ощущение, что какое-то время мы жили с очень индивидуалистскими идеями о том, что нам не нужно внимательно смотреть на сообщество, не нужно челленджить то, что мы делаем. У меня долгое время была такая позиция: все относительно, общество устроено слишком сложно, чтобы его понять, и если искусство существует, значит, оно кому-то нужно. Я делал то, что мне по кайфу, и не задавался жесткими вопросами. Может быть, я ошибаюсь, но кажется, что система ценностей в Москве была выстроена таким образом, что быть красивым и успешным — это классно, а активизм и социальное мышление — это зашкварно. Теперь думаю, что это одна из причин, по которой мы живем в обществе, где нам не на кого опереться. Понятно, что политические процессы, возможно, все равно происходили бы так, как происходят сейчас, но то, что мы живем в обществе, которое не может резко осудить происходящее, — страшно.

Попытка понять, нормальный ли ты человек, по сути — попытка понять свой политический импакт. Мы еще не привыкли мыслить политично, и это очень болезненный процесс осознания себя и своего места в жизни полиса, грубо говоря. И, конечно, есть некоторая ностальгия по времени до момента «познания добра и зла», до того, как ты начал в таких категориях мыслить. Хочется найти здесь такую точку, где можно одновременно понимать, что делаешь что-то важное и нужное, и при этом успокоиться, потому что от твоих угрызений никому не становится лучше. Но пока идет *****, все это довольно сложно сделать.

— Когда изначально должен был выйти альбом?

— Вообще, альбом никому ничего не должен (смеется). Если спрашивать, как повлияла спецоперация, то я планировал выпустить его раньше. Но потом ситуация, конечно, сбила меня с толку. Долгое время никто не мог работать, и я не очень понимал, когда вообще можно будет делать релиз, чтобы это было уместно. В итоге я решил выпустить альбом 9 мая, чтобы конкурировать с проправительственной риторикой.

Мне кажется, что как маленький андерграундный музыкант я создаю контргегемонную повестку происходящего. То есть есть основной гегемонный дискурс, и в том числе культурное сопровождение Z-дискурса. А я именно тот деятель, который создает некий альтернативный нарратив. Идея за этим такая, пусть никто и не знает о моем альбоме.

— Много ли ты поменял в альбоме после 24 февраля? Например, трек «Февраль», помимо названия, содержит строчку «Россия — синоним насилия». Есть ощущение, что трек был написан уже в контексте событий.

— На самом деле сам альбом ни на ноту не изменился, изменилось только то, куда я направлю все заработанные на bandcamp деньги. В «Феврале» контекст скорее деколониальный, хотя военный, наверное, тоже. Все-таки не новость, что Россия — империя, которая играет мускулами и угрожает окружающим странам и народам, которые живут в ней самой.

Моя мама из Одессы, мой папа из Купавны, но я родился и всю жизнь жил в Москве. А идентичность «москвич» — это страшная идентичность. Потому что Москва — исторически та сила, которая захватила окружающие земли, колонизировала всех и которая сейчас аккумулирует общие деньги и перераспределяет их так, как ей нужно, создавая себе огромный бюджет, благодаря которому в столице чисто, пригоже, красиво и централизованно. Поэтому получилась такая песня, в которой эта тревога звучит очень сильно.

— Альбом изначально должен был быть посвящен твоей маме, но вместо этого ты решил посвятить его ее родному городу — Одессе. Расскажи, пожалуйста, что для тебя значит это посвящение.

— Это как бы посвящение через маму, маминой Одессе. С мамой у нас были очень хорошие отношения, она была важным другом для меня. Несколько лет назад она умерла. Я участвовал в фестивале «Кружка» в Сардаяле (деревня в Мари-Турекском районе Республики Марий Эл. — Прим. ред.), делал там маленький мастер-класс. Когда я возвращался оттуда, не попал на поезд, и мне пришлось ехать на каком-то непонятном ночном автобусе. В итоге приехал домой, когда уже нужно было искать людей, чтобы нести ее в скорую. Дальше я ехал с ней в скорой, заносил ее вместе с санитаром в реанимацию больницы, где она работала когда-то. Я отчетливо помню и какой-то предпоследний этап, на котором она еще пыталась не терять лицо и переживала, как она выглядит, и следующий этап, ее характерную мимику в тот момент. Все это, разумеется, было для меня большим событием.

Мамина жизнь всегда интересовала меня, и я долгое время осмыслял ее. У нее была тяжелая судьба. Она росла в очень обеспеченной семье, где у нее все должно было быть хорошо, но после дефолта они все потеряли и жили крайне бедно. Дедушка и бабушка были крутыми врачами, оба из Одессы, и жили на два города: в Москве работали, а в Одессу ездили на лето. Мама там родилась и сильно любила Одессу, скучала по ней — она очень любила море.

Реально я и Одесса не особенно связаны, но мамино переживание о ней было очень важным для меня. Это немного спекулятивный жест, может быть, я не прав, что его совершил. Надеюсь, он никого не заденет. На самом деле я, наверное, просто посвящаю „Картинки с моря“ маме и *** в Украине.

— Расскажи о том, как ты уехал и почему вернулся в Москву.

— Вначале хотелось уехать куда-то далеко и надолго, скрыться от всех — сложно было понять, как можно пойти вечером в бар или в клуб потанцевать. Я никого не осуждаю, но мне это было неорганично.

Находясь где угодно, я пытаюсь понять, как могу быть профессионалом и гражданином. Многие уехавшие люди справились с этим намного лучше меня, мне же как музыканту было совершенно непонятно, что я собираюсь делать в Ереване. Давать там русские концерты казалось довольно нелепым. И в целом кажется, что русским людям нужно говорить на русском языке с другими русскими (во многом мысль отсюда). Поэтому издалека у меня сложилось ощущение, что в Москве я нужнее. Надеюсь, что на моих концертах люди могут почувствовать то, что сейчас в России сложно почувствовать: ощущение, что ты в кругу единомышленников. Вопросы о том, кто рядом с тобой, можешь ли ты им довериться, — очень остры сейчас для всех и в частности для россиян в России.

Я надеюсь, что на моих концертах люди могут почувствовать то, что сейчас в России сложно почувствовать: ощущение, что ты в кругу единомышленников

— Давай поговорим о самом альбоме. Как давно ты начал работу над ним и как она проходила?

— Я начал работать над этим альбомом в октябре 2018 года, то есть три с половиной года назад. На этот раз у меня была команда, но все равно весь продакшен и аранжировки песен я делаю один, и это требует много времени. Хотелось писать быстрее, потому что многие песни связаны с тем, что происходит вокруг, но я же никому не известный и не нужный музыкант, и не могу этим зарабатывать. Поэтому я работаю на одной или нескольких работах в разное время и всегда очень увлекаюсь тем, что я делаю. Последние пару лет я работаю в проекте «Гусьгусь», в детских проектах Arzamasа. А если еще пытаться быть хорошим человеком, внимательным к близким, то быстро писать музыку не получается.

Долго пишешь альбом, и в какой-то момент просто хочется, чтобы он вышел. Все дополнительные зоны — довести звук до ума, дизайн или пиар — вообще мой страшный сон, а поскольку я независимый музыкант, все это мои задачи. Для меня всегда было вопросом, куда сообщать об альбоме, а во время ***** это вообще кажется бессмысленным. К тому же нужны издания, которые не совсем игнорируют спецоперацию, поэтому, например, с музыкальными пабликами в VK, которые ничтоже сумняшеся живут так, как будто ничего не произошло, не хочется сотрудничать, а тех, которые как-то отреагировали, почти нет или им не до этого.

Получается, мы сейчас выпустим интервью, его кто-то прочтет, а мог бы прочитать очередной репортаж Елены Костюченко (российская журналистка, специальный корреспондент отдела информации «Новой газеты» с 2005 года, активистка ЛГБТ-движения. — Прим. ред.). Правильно ли в этих условиях делать материал, посвященный какому-то альбому, на котором даже нет прямого антимилитаристского высказывания?

— по сравнению с предыдущим альбомом, звучание этого сильно изменилось. Откуда пришел новый звук?

— Предыдущий альбом был учебным — я учился делать штуки и считать себя музыкантом. Когда я писал «Полиаморфность», постоянно переживал, что получается плохо. Поэтому я пошел в школу Маскелиаде, и благодаря ей просто доделал разные черновики до нормального вида. На тот момент у меня не было концепции альбома или концепции своего звука, я просто садился в компик и пытался натыкать что-нибудь интересное. Потом с божьей помощью писал несколько строк, и все как-то складывалось.

У меня есть некоторое количество инструментов, с которыми я все время работаю: много виртуальных синтезаторов, разные драм-машины. К тому же я стараюсь использовать штуки, которые я записываю сам. Например, мне пришла идея написать песню целиком из сэмплов лифта дома, в котором я живу. Я понял, что разные стенки звучат по-разному, записал все это на зумчик и использовал в нескольких песнях. Вообще мне хочется использовать больше записанных сэмплов, потому что мне нравится некая биографичность этого. Это не стерильный звук, скачанный из интернета, у него есть дата, место и история, и это само по себе несет в себе некий сюжет. Такая запись звуков немного напоминает архивные документы, как будто нашел какую-то записку в старой книге в библиотеке.

— В своем пресс-релизе ты написал, «„Терпение» — электро-, авант-, квир-, лефтфилд-, арт-, эскейпрум-, поп-проект москвича Сережи Дмитриева». Что означает эта цепочка жанров и почему ты позиционируешь себя как квир-артист?

— Вообще-то, я singer-songwriter, потому что у меня большой упор на тексты, но жанр singer-songwriter с некоторой вероятностью подразумевает жанр фолк. В какой-то момент я вообще не верил в жанры, мне казалось, что они устарели. Потом решил, что это забавная игра — но все-таки игра. Поэтому я с некоторой долей иронии отношусь к процессу подбора жанров. Собственно, по этой причине в описании такой огромный список жанров. Чтобы не было ощущения, что все очень серьезно.

Про «квир-» хороший вопрос, который стоял передо мной довольно остро. В какой-то момент я попал в поле зрения разных квир-тусовок. Меня, например, звали записывать видеообращение организаторы «Транс*феста» — фестиваля трансгендерных персон и их союзников. Также я выступал на маленькой вечеринке от организаторов Pop-Off Kitchen, и меня там обозначили как квир-музыканта. Звали в подкаст «Нараспашку», там я появляюсь в одном из эпизодов. Тем временем я много размышлял о том, что в целом использую местоимение «он» и, судя по всему, гетеросексуален. Как бы чего примазываться? Но, с другой стороны, именно поэтому термин «квир» мне нравится. Я нетипично репрезентую себя гендерно, и мне важно челленджить гендерные стереотипы любого рода — как внешние, о том, что мужик не может ходить в платье, так и о самой роли мужчины в обществе: для меня важно быть очень чутким.

Я рос без яркой мужской гендерной социализации, поэтому в какой-то момент вообще очень удивился, что эти стереотипы существуют. После начал понемногу разбираться в феминизме и понял, что есть гендерные социализации, и я в них нахожусь словно под углом. Мне немного неловко до сих пор, но я обсуждал это с несколькими персонами из сообщества, и они все говорят: «Да, конечно, ты квир, все хорошо».

— Кстати, примерно про это был трек «Мужчиной» на твоем прошлом альбоме.

— Да, но не то чтобы я писал его сюжетно про себя. Я, скорее, понимал, что он соответствует моим ценностям и кому-то может отозваться. Во многом именно благодаря ему меня так восприняло сообщество, а еще благодаря тому, что хожу в сережках, выступаю в платьях и активно продвигаю риторику нежности и заботы.

— Ты упомянул, что, в отличие от предыдущего альбома, над этим вместе с тобой работала целая команда людей. Расскажи, пожалуйста, о них.

— Всю музыку и тексты я писал сам, но после отдал сводить альбом Диме Гудничеву, экс-участнику проекта Илья Мазо. Также у него есть супермузыкальный проект «Отваал». Дима делал сведение, и это сложно объяснить, не показывая, но много прикольных фишек получилось добавить именно на сведении. Появились эффекты, пространство. Мастерила альбом Диана Горовая — это очень знаменитая звукорежиссерка в звукорежиссерских кругах. Самые разные ребята записали мне вокал для песни «У нас ничего не становится лучше». Среди них — вышеупомянутый Дима Гудничев, Антон Дворцевой и Искандер Еримбетов (участники группы «Созвездие Отрезок»), Варя Краминова, Марфа Семенова и Алиса Тен (у них есть проект Two Daughters), Толя Яцков из группы Zu Ye Fa и Далер Алиёров, мой близкий друг и чуткий музыкант.

Обложку мне делали в студии Non-Objective — дизайнерском проекте Артема Матюшкина. Артем и Катя Сикачева работали со мной вдвоем: я рассказал, о чем альбом, и что во многом он об архивности, определенном периоде моей жизни. Они придумали мне 15 потенциальных концепций, и мы остановились на одной из них: это девять окошек с разными значимыми предметами, образно или фактически связанными с песнями. Кстати, вначале я отправил стримингам обложку, где вместо морской соли на треке «Безответственно» был покемон Желтеон, моя старая детская игрушка, но стриминги его не пропустили, потому что изображение принадлежит бренду Pokemon.

обложка: Анисия Кузьмина / «Терпение»