Майя Анджелу — одна из ключевых фигур американской поэзии конца XX века, авторка бестселлера «Поэтому птица в неволе поет», в котором она затрагивает темы семьи, воспитания, а также расовой дискриминации. В 2008 году Анджелу выпустила третий сборник своих эссе «Письмо к моей дочери». На русском языке книга вышла в начале мая 2022 года в издательстве Popcorn Books. В ней Анджелу обращается к тысячам женщин и делится с ними своим опытом писательницы, матери и дочери, а также рассуждает о природе насилия, расовой сегрегации и судьбе. «Большой Город» публикует два эссе из книги: «Насилие» и «Бессмертный серебряный экран».

8. Насилие

Когда наши высокообразованные учителя и эрудированные преподаватели неправильно оценивают свои научные достижения и неверно толкуют собственные открытия, вежли­вость требует тихонечко отвернуться, прошептать «до сви­дания» и незаметно их оставить, поглядев — перефразируя «Юлия Цезаря» Шекспира — на неправосудие с непотрево­женным челом*.

Есть предметы, по поводу которых я готова держать язык за зубами в надежде, что время само все исправит. Однако есть один предмет, по которому я не могу не вы­сказывать своих возражений. Слишком многие социологи и обществоведы утверждают, что изнасилование — это не половой акт, а скорее потребность, потребность ощутить свою власть. А потом поясняют, что насильник, как правило, это жертва еще кого-то, кто пытался утвердиться за его счет: жертва человека, который и сам был жертвой, et cetera ad nauseam. Возможно, малая доля причин, кото­рые толкают насильника на его бесчеловечный поступок, и происходят из стремления доминировать, однако я убеждена в том, что побуждения его носят (уничтожающе) эро­тический характер.

Звуки, сопровождающие заранее спланированное изна­силование: бурчание и кряхтение, шипение и сопение — все это начинается, стоит хищнику завидеть и начать преследовать цель, — по сути своей связаны с эротизмом. В понимании насильника преследование представляет со­бой ухаживание, причем предмет ухаживания не видит ухажера, зато ухажер полностью поглощен объектом своего желания. Он выслеживает, наблюдает — он взбудора­женный персонаж собственной сексуальной драмы.

Спонтанное изнасилование тоже связано с эротизмом, хотя еще более недопустимо. Преступник, наткнувшийся на беззащитную жертву, сексуально возбуждается за счет самой внезапности. Его обуревает тот же вульгарный пыл, что и эксгибициониста, вот только для достижения удовольствия ему мало кратковременного шока, он распален и делает шаг к более глубинному и более страшному нарушению личных границ.

Меня тревожит то, что всевозможные публичные персоны, претендующие на то, чтобы формировать наше мировоззрение, а впоследствии и наше законодательство, слишком часто подают изнасилование как приемлемое и даже необъяснимое происшествие. Если суть изнасило­вания просто в обретении власти, в поиске и применении власти, нам надлежит попросту понять и простить этот естественный человеческий поступок — секс в его экстре­мальной форме. Я же убеждена, что сквернословие, обращенное к жертве изнасилования, или столь же беспардон­ные заявления о вечной любви, которые по капле вливают в ухо перепуганной жертве, обусловлены не столько стремлением к власти, сколько сексуальной невоздержанностью.

Хищническое действие — изнасилование — необхо­димо назвать именно тем, чем оно и является: кровавым, душераздирающим, пресекающим дыхание и крушащим кости насильственным действием. Из­-за самой этой угрозы некоторые жертвы — как женщины, так и мужчины — не в состоянии открыть свою входную дверь, не в состоя­нии выйти на улицу, на которой выросли, не в состоянии довериться другим людям и даже самим себе. Назовем это так: насильственный половой акт, наносящий невосполни­мый ущерб.

Помню, как отреагировал один мой знакомый, когда приятель­-мачо сказал ему, что мини-­юбки просто подталкивают его к изнасилованию.

Знакомый спросил: а если на женщине будет микроми­ни, а трусов не будет совсем — сможет ли насильник сдержаться? А потом добавил: «А если, допустим, рядом будут стоять ее здоровяки-­братья с бейсбольными битами?»

Меня тревожит то, что следование этой теории власти уплощает и преуменьшает неприкрытое уродство этого акта, а также притупляет беспощадное лезвие бритвы, которая есть насилие.

16. Бессмертный серебряный экран

Много лет прошло с тех пор, как Американский киноинсти­тут решил воздать должное Уильяму Уайлеру, одному из самых плодовитых и востребованных голливудских режиссеров. Меня, как члена совета попечителей, попросили принять участие в церемонии. Я должна была сказать простую вступительную речь. Разумеется, такое предложение мне польстило, и я его приняла.

Мероприятие проходило в шикарном отеле «Сенчери Плаза», на него собрались самые известные и богатые актеры и актрисы того времени. Прибыли Фред Астер, Одри Хепбёрн и Грегори Пек. Среди гостей блистали Уолтер Пиджен, Грир Гарсон, Генри Фонда и Чарльтон Хестон. Я, трепеща, сидела за столом и оглядывала зал. Вокруг виднелись лица, на которых зиждились мои представления о романтике, достоинстве и справедливости. Эти люди, появляясь на серебряном экране, воплощали в себе благородство, нравственность и красоту, рыцарственность и мужество. И тут в памяти всплыл кинотеатр в на­шем городке в Арканзасе — кинотеатр, где царила сегрегация.

Каждый раз, когда мы с братом шли смотреть кино, нам приходилось терпеть враждебные взгляды взрослых белых людей; добравшись до кассы, мы оставляли там деньги, после чего нам грубо указывали на шаткую наружную лесенку, которая вела на балкон (его еще называли галеркой), куда допускались только чернокожие посетители.

Там мы и сидели, упираясь коленями в подбородок, в страшной тесноте, под ногами хрустели фантики от кон­фет и прочий мусор. Мы сидели, скрючившись, и учились тому, как надо будет себя вести, когда мы вырастем и станем красивыми, богатыми и белыми.

С тех пор прошло много лет, и вот я сижу в роскошном гостиничном зале и смотрю, как кинозвезды встают одна за другой, чтобы воздать должное мистеру Уайлеру. Па­мять перенесла меня в давние дни южных унижений. Когда меня пригласили выступить, все тщательно выученные слова моей речи вылетели из головы; я подошла к микрофону, глянула на все эти знаменитые лица — меня душила ярость из­-за того, что они являлись, пусть сами того не сознавая, творцами моего былого смущения. Гнев сковывал язык и замедлял мысли. Только непомерным усилием воли я удержалась от того, чтобы не выкрикнуть: «Ненавижу вас. Ненавижу. Ненавижу за ваше могущество и славу, здоровье и богатство, за ваше пособничество». Я, видимо, испугалась, что, если раскрою рот, оттуда вылетит правда: «Люблю вас, потому что люблю все, что у вас есть и кто вы есть». Я стояла, онемев, перед этой почтенной публикой.

После нескольких безуспешных попыток заговорить пробормотала несколько слов и вышла из зала.

Пошел слух, совершенно необоснованный, что причина моего косноязычия — наркотики. Теперь, обдумывая это мучительное происшествие, я неизменно вспоминаю то, что мне даровал Арканзас. В тот момент я поняла, что никогда не смогу забыть своего происхождения. Душа моя неизменно будет оглядываться назад и изумляться, какие горы я сумела преодолеть, какие реки перейти — и какие преграды ожидают меня на дальнейшем пути. Это знание придает мне сил.

* Такой фразы у Шекспира нет. Примечание переводчика.

обложка: Popcorn Books