28 февраля в галерее ГУМ-Red-Line открылась персональная выставка художника Пахома (Сергея Пахомова) «Les fleurs du…» Экспозиция включает в себя картины и фотографии, созданные в 2022 и 2023 годах. На открытии проекта автор также представил перформанс «Великое лежание 27.02.23», который был задокументирован и вошел в состав выставки в видеоформате.

После открытия выставки Пахом ответил на пять вопросов «Большого Города» — о большом городе в собственном творчестве, восприятии Москвы и своей душе.

— 5 локаций в Москве, которые вас вдохновляют?

— В Москве меня вдохновляют не существующие сейчас в реальности локации, но они существуют в моей памяти.

Первое такое место — барахолка на «Тишинке» — место моих детства и юности, рядом я учился в художественной школе. Сейчас, проходя мимо груды нового рыночно-торгового комплекса, внутренним взглядом я вижу маленькие лотки, барахольных старушек, червей в живой земле, китайские плащи, живую жизнь. В свое время Виктория Ивлева делала фотосессию на Тишинке: снимала альтернативную моду. Вот таким я помню этот район.

Второе такое место — дом на Краснопролетарской, напротив дома, где жил покойный Боря Моисеев. Такой вампукский зеленый дом.

Там стояло два дореволюционных великолепных здания — прогрессивный модерн, потрясающий, с лифтом, с электричеством, восьмиэтажные. Один из этих домов сломали, на его месте стоит сейчас, если я верно помню, памятник Иосифу Кобзону.

Я помню, когда этот дом выселили еще в 80-е, мы с друзьями еще ходили туда снимать артефакты старой жизни: бронзовые ручки, стены квартиры были обклеены журнальными фотографиями — из журналов «Америка», «Смена», «Про кино» и всякое такое.

А еще на Тульской был деревянный домик, частный, но по нему проехал автобан Третьего транспортного кольца. Некоторое количество времени владелица этого дома сопротивлялась этому процессу, сопротивлялся и черный, деревянно-иссушенный дом. Но его, к едрене матери, конечно, сломали.

На четвертом месте — бассейн «Москва». Прекрасный, наполненный сексуальными маньяками, в пару творилось что-то непотребное, скользили куски мыла, покрытые волосами, полуголые люди… Этот бассейн был очень таинственный, паро-вертеп. Почти римские термы под открытым небом.

И завершает список пятикнижия вдохновляющих мест — первый рынок на Цветном. Сейчас там торговый центр, а раньше стоял Первый рынок с лучшим мясом в Москве. Было очаровательно, когда Цветной бульвар заканчивался этим рынком, это было великолепно.

— Какие места Москвы и Подмосковья можно найти на ваших работах и картинах?

— На моих работах можно найти много подмосковных городов: полуразвалившиеся поселки, полуразвалившиеся станицы, полуселения, полувокзальность какая-то, что-то полупьяное, полувыпученное. Там и Мытищи привычные, и Мытищи величественные (которые сейчас — уходящая натура). Это говорит о моей тяге к руинированию. Я люблю пейзажи Подмосковья 70-х и начала 80-х годов, с облезлой, полугниющей фактурой, склизкой слизью. После которой ты попадаешь в рафинированную зону леса: стихийного волшебства, которое при первых шагах завалено мусором и отходами, консервными банками, бутылками… Но чем дальше ты отдаляешься от подмосковной станции, тем чище и таинственнее становится лес, он поглощает тебя.

В самой Москве меня вдохновляет ее пупок — Красная площадь. Недаром сейчас моя выставка открылась на Красной площади, в ГУМ-Red-Line. Когда-то здесь на книжной ярмарке я представлял свою книгу — а теперь вот в галерее выставляюсь. Красная площадь отвечает мне взаимностью.

Единственное, я не прибивал гениталии к брусчатке и не вызывал на лобное место Юрия Михайловича Лужкова или Ельцина, как это делал Бренер. Я долго был пассажиром на Красной площади, скорее, незаметным, немного со странностями горожанином.

— Что вас вдохновляет в большом городе?

— Меня вдохновляют приметы утилизации. Что это? Мясокомбинаты: Таганский мясокомбинат особенно люблю, потому что там закупалась кровь для съемок нескольких наших киноработ со Светланой Басковой. Также я люблю морги: это такие зоны утилизации уже человеческого материала. В моргах, уже с Олегом Мавромати, мы снимали несколько фильмов. Меня вдохновляют свалки, больничные корпуса — места, где изнанка городской жизни, отсутствие жизнерадостности и момент ухода особенно видны. Если вы увидите в Склифосовского приемное отделение, полное покалеченных, покореженных людей, воющих мотоциклистов, травмы, вы поймете, это лучше всяческих Больших театров или экспериментального Электротеатра. В приемном отделении «травмы» — восхождение к высшим формам трагедии, что шекспировской, что любой метафизической литературной. Это такой театр появления и исчезновения человеческого материала.

— Можно ли сказать, что бывают «некрасивые» города, которые не могут стать произведением искусства?

— Некрасивых городов не существует, как и красивых. Все дело в оптике. А она «спонсируется» воздухом и светом. Закат, восход, ночной город, огни. Огни — это чудо города.

Раньше были Огни святого Эльма и какие-то тлеющие угольки. А сейчас — иллюминация, одинокие фонари, полные метафор жизни. Одинокий фонарь тлеет, тлеет, а потом гаснет в пять утра летнего рассвета и не включается до поздней ночи.

Любой город меняет свои маски. Надо почитать Эдгара По, чтобы проникнуться многоличием городов, понять, что такое города. Постараться вспомнить викторианский Лондон, пропахший гнилью, помойками, чудовищный запах, который изгнал потом чудовищный, исторический пожар.

Или вспомнить Манхэттен с фасадными, страшными, громадными скалами небоскребов, подавляющие маленького человека. В Ист-Ривере Нью-Йорка появляется простор, статуя Свободы.

Поэтому город — актер, он шевелится, дышит, он описывает сам себя через вскрики, всполохи, выстрелы, звуки сирен. Красив ли он?

— Каким местам Москвы вы бы посвятили свои работы? Где живет душа Пахома?

— Всем своим ученикам говорю, многим композиторам говорю: что такое посвящение? Иногда пишется посвящение усопшим родственникам, любимым женщинам, женам, вдохновляющим моментам, войнам (вспомнить толстовскую тягомотину «Война и мир»), иногда делают посвящения с юмором, тому-сему-пятому-десятому, общечеловеческие и частные посвящения. Музыкант Билл Нельсон часто посвящает музыку Жану Кокто, он даже сделал звукозаписывающую студию его имени — «Кокто Рекордс».

А что такое на самом деле посвящение: восторги и юношеские сопли. Когда ты чем-то очарован, чему-то следуешь. Юность — время очарования без бэкграунда.

Я же посвящаю каждое свое произведение тому месту, где я его создаю. Например, если я создаю работу в Пердунково, то и свое произведение я посвящаю Пердунково. Если создаю шедевр на звезде всех звезд и хрустале всех хрусталей, то я посвящаю произведение звездам всех звезд и хрусталю всех хрусталей. Новейшее мое произведение — «Великое лежание 27.02.2023» — почти что на Красной площади в великолепной викторианской ванне в окружении легких и изящных нимф, цветов и радостной публики.

Фотографии: ГУМ-Red-Line