Девушка со строгим лицом стоит вся в черном в московском дворике и грозно смотрит вверх, бормоча под нос какие-то странные фразы на английском. Что-то про агрессию в поэзии, правильность момента. Вдруг со второго этажа кто-то начинает метать в девушку яйцами, а у девушки в руках появляется ракетка, которой она с переменным, впрочем, успехом пытается эти яйца отбивать. Яиц сотни, если не тысячи, и в итоге покрытой скорлупой и желтками оказывается не только ракетка, но и девушка и даже весь двор.

Автор: Паша Яблонский

Эта девушка — художница Настя Ливаднова. В своем перформансе, сделанном совместно с Алексеем Токуном, она попыталась отобразить ощущения от собеседования с Дэниелом Рихтером при неудачном поступлении в Венскую академию искусств. Неудачном — потому что Настя во время него решила запеть. А в ее портфолио не оказалось ни одного рисунка. Художницу в академию не взяли. Что? Как? Почему? Все эти вопросы мы и задали Насте, а она ответила на них так, как и полагается настоящей художнице, — дерзко и эпатажно.

— Что за история произошла с собеседованием у Дэниела Рихтера? Почему ты решила на нем петь? Было страшно?

— Этой весной у меня было собеседование в класс живописи в Венской академии изящных искусств. Мое портфолио с фотографиями пригласили во второй тур сразу три профессора из четырех. Я чувствовала себя джемом с тостом, готовой быть съеденной и желающей быть сожранной.

Я очень хотела попасть в класс профессора Дэниела Рихтера. До этого в течение полугода было очень много знаков судьбы, которые подсказывали, что я должна там оказаться. К тому же, думаю, у нас много общего, чтобы обсудить солнце зимой и питьевую воду из-под крана, которую в России не выпить никогда.

Мне всегда было интересно, чему меня может научить живопись, кроме ненависти. Во время интервью Рихтер попросил показать ему портфолио и рассказать о себе. После первой фразы «My name is Nastya Livadnova» мне показалось неважным скакать словами по сюжету своей жизни. И я начала петь «мммм», листая правой рукой свое портфолио в 54 слайда — будто я ничего не расскажу о себе, но все всегда расскажет обо мне.

Я три минуты показывала ему фотографию своей мамы в топике со сломанной рукой на лыжах. Профессорам было интересно, что я от них хочу в классе живописи. Но я не знала, как словесно объяснить, что в моих планах продолжать оставаться собой в атмосфере рисующих рядом немецкоговорящих ангелов.

Случился вандализм уровня детского сада. Эта видеоработа, созданная совместно с Алексеем Токуном, как раз таки об этом семиминутном неправильном моменте в нужное время.

— Расскажи, где вы все снимали. Это, случайно, не дворик на «Маяковской», на улице Красина?

— Мы снимали все во дворе «Милюты». Это Чистые пруды.

— Откуда ты взяла интонацию, с которой ты произносишь первые реплики? Или просто само так вышло?

— Мне очень нравится, когда люди открывают в себе новый язык коммуникации — язык общения эмоциями. Всю весну, так сложилось, я жила в Вене, в квартире друга. И каждый день мы шатались среди громких, напористых интонаций. Сплошные эмоции в разрыве. Иногда смещались на более спокойные. Когда писала текст (а он появился довольно быстро — за 20 минут), в голове звучал его голос и то, как он отчитывает меня за собеседование, а я нападаю в ответ.

На мой взгляд, тон первых строчек об агрессивности взглядов звучит под аккомпанемент тоски.

— Что ты имела в виду под «do angry poetry»? То, что многие сейчас требуют, чтобы искусство было злободневным?

— Да. Думаю, в этой фразе очень важны последующие слова для понимания всего контекста:

Do angry poetry, they say

And I say:

You so judgmental, so make my gentle mental not so harsh

I know what I am doing

Start criticize

Я сталкиваюсь с проблемой монументального взгляда в стены, когда надо смотреть за ними. Я чувствую, что искусству надо дать шанс. От него важно ничего не требовать. Меня веселит и одновременно пугает желание одних вынуждать других говорить о том, что им несвойственно. Такой детский сад в оккупации чужого мнения.

— Где вы покупали яйца? Сколько штук купили?

— Мы заказывали их оптом и докупали в «Дикси». В общей сумме — видеоработа, пробы и иные художественные высказывания — было использовано 2 600 яиц. Думаю, год осознанного потребления в России с моим походом в магазин закончился.

— Не жалко было их разбивать?

— Я все время на шампуре фантазии, чтобы впечатлиться. И все время очень хочется, чтобы этот шампур стал милосерднее.

— Не было ли вдруг мыслей в духе «а что подумают веганы?» или «насколько это вообще осознанное потребление»?

— Чувствую, мои мысли готовы к проституции, когда дело заходит до этой темы, а желание — к трансляции внутренних идей, а не этичных подходов.

Даже если веганы мне скажут «пока».

Мне все равно на это «пока»,

Потому что я скажу им «привет», когда мы увидимся.

Мой подарок в этом тексте — это отсутствие слова «осознанно».

— Что ты вообще думаешь насчет этой этической дилеммы — тот же Тарковский сжигал корову, а у Хржановского резали свинью. Как будто выкинуть из окна несколько десятков яиц — это поворот в ту же сторону. Или нет?

— Этот вопрос тонкий, как листок A4, когда на него слюна упадет. Есть ощущение, что, играя с совестью, ты проигрываешь, еще не начав. Мне очень нравится, что в случае Тарковского и Хржановского они справились с этой задачей и их совесть прошла испытание жестоких побуждений.

Я же еще в процессе, чтобы побиться о стенку мыслями за свое поведение перед курицами. Возможно, вы правы и это действительно поворот туда, где не суждено быть до конца ласковым.

— Тренировалась ли ты до этого махать ракеткой — может, выходила куда-то на теннисный корт?

— Нет, но я очень люблю спорт, как мое поколение любило «Ворониных» по СТС в 2014-м. Мне нравится художественная гимнастика за то, что они кидают мячи в пустоту, а теннис — за игру национального мата после неудачной подачи. В последнее время особо слежу за развитием тенниса в Reels на ютьюбе. А сейчас глаза даже направлены на Australian Open.

— Где-то на четвертой минуте появляются характерные выкрики теннисистов — ты над этим иронизируешь или это получилось органично?

— У нас была смена в девять часов, из которых три часа подряд мне приходилось интенсивно отбивать подачи. Такой условный брейк-данс в комнате перед зеркалом. Уже на четвертой минуте усталость выливалась в ор очень органично.

— Почему ты выбрала именно такую структуру работы — вначале очень много текста, а потом вдруг тишина?

— Это очень естественная структура для разговора: сначала нападаешь на оппонента, затем нападаешь на себя. В какой-то момент хочется прийти к форме молчания как способу диалога. Так, часто мне нравится общаться по автоответчику, если только звонит не компания по обслуживанию окон.

— Расскажи, какие у тебя в последнее время были wrong moments at the right time?

— На этой неделе при знакомстве с одной женщиной в качестве комплимента я назвала ее овчаркой без намордника. Для меня мощнее комплимента нет, для нее неточнее фразы тоже — как оказалось, она ассоциирует себя с кошкой.

Мне часто говорили: страшнее, чем я, при знакомстве уже быть ничего не может. Но нет ничего невозможного. Дальше только фразы про то, как вы похожи на собаку. Полнейшая катастрофа будущего. Хотя, если отобрать у себя все шансы в начале игры, это будет самая интересная игра.

— А какой самый-самый wrong moment вообще в жизни?

— Не быть собой всегда. Это как не быть волнующейся мандаринкой в руках у Деда Мороза — пакет не взлетит и чуда не выйдет. Одним словом, хуже не придумаешь.

Фотографии: Алексей Токун/Настя Ливаднова