«Мы оказались не там, куда спешили»: Борис Павлович — о независимом театре и нулевой экономике

Но при этом все равно есть такое, что если артист находится на большой сцене большого театра, то его более видно. У него есть имя, он на слуху. Поскольку я хорошо знаю театральную индепендент-сцену, вижу там огромное количество потрясающих лиц и имен. Например, Ангелина Засенцева, которая сейчас номинирована на «Золотую маску» со спектаклем «Лес. Ангелина». Когда ты ее видишь, сразу думаешь: «Вау!» Я такого никогда не видел. Актриса удивительной харизмы, обаяния, к тому же она ни на кого не похожа. Но из-за того, что она играет совсем эпизодически то там, то сям, углядеть ее мог только театральный маньяк, который везде ходит и все смотрит. Есть большое количество классных людей, которых плохо видно.

Есть такой принцип, что надо создавать сеть, структуру, в которой людей будет видно. Это первая идея, почему мы пришли к форме большого спектакля-грибницы. Это не просто много маленьких спектаклей, а именно что излучение одного укрупняет восприятие другого.

А Бибихин Владимир Вениаминович — это второй сюжет, потому что еще давно, много лет назад, у меня был инсайт, что это прекрасный поэтический текст, который абсолютно достоин сценического воплощения. Именно из-за этой поэтичности академическое сообщество воспринимает Бибихина скептически. Это такой философ, но странный философ, который слишком красиво говорит. Взять хотя бы его смелое словотворчество, когда он изобретает слова, чтобы правильно перевести Хайдеггера, играет с пунктуацией, например убирает запятые, чтобы, как он сам говорит, достигнуть скорости речи. Он пользуется такими модернистскими приемами, свойственными скорее художественной литературе, чем академической. Я понял, что Владимир Вениаминович — наш, театральный человек, хотя о театре у него есть только разрозненные микрозаметки в дневниках. На театр он системно внимания не обращал, за исключением перевода Эжена Ионеско, и это важный для театра человек. Еще у него есть тексты об Антонене Арто и Ежи Гротовском, но они скорее философы театра, и были интересны ему, вероятно, с этой стороны.

Бибихин важен театру не как человек, который написал что-то о театре, сам стиль его мысли очень драматичен, в нем есть нужное сцене звенящее напряжение речи.

Я не знал, что с этим делать. Может быть, сейчас прозвучит не тактично, но мне кажется, что паблики про Бибихина хотя и работают на его популяризацию, но и работают во многом против него. Весь смысл его поэтики не в афористичности, а все паблики выглядят как «афоризмы из Бибихина». Очень часто люди оказываются в плену этого афоризма. Ну сказал, и что? Весь смысл Бибихина в том, как он наговаривает, постоянно опровергая себя, заходя в тупики, выходя из тупиков. Самое важное — это драматургия его мысли. Я не говорю, что его афоризмы какие-то банальные и не точные. Дело в том, что этот афоризм работает, когда ты долго, спотыкаясь, шел, и вот он возникает как побочный продукт, как спотыкание. Если ты не топтался всю дорогу с ним, то ты не можешь прочувствовать весь драматизм этого афоризма.

Я с ужасом думал, как сделать этот спектакль. Ведь это спектакль, который должен идти 20 часов, или хотя бы 12, чтобы прожить его. Потому что, даже прочитав одну лекцию, ты ничего не понимаешь. Только где-то в середине книги у тебя возникает эффект накопления, ты понимаешь, что ты действительно забрел в чащу, и эти связи начинают задним числом работать. Когда мы бесконечно проговариваем одно и то же слово «мир», или слово «пора», это превращается в поэтический рефрен, который обрастает другими контекстами, значениями, параллельными значениями. Это требует длительности. Я, как режиссер, был в растерянности, ведь я понимал, что не могу придумать спектакль, который за три часа сценического действия не превратится в профанацию.

Я несколько лет все время внутри себя прокручивал варианты, и все не работало. И вдруг однажды мы сидели вместе с актрисой Ксюшей Плюсниной из независимого театра СХТ, разговаривали о трудностях и печалях нашей жизни и о том, что было бы здорово что-то сделать вместе, например, ее театру и нашей театральной компании «Разговоры». Я сказал: «О, я Бибихина читаю и не знаю, что с ним делать, может, встретимся, вместе почитаем?» Это было в самом конце 2019 года, накануне пандемии. Благодаря учредителю компании «Разговоры», фонду «Альма Матер», мы собрались в Доме радио на Итальянской улице в Петербурге — это место мистическое и располагающее к медленному существованию. Мы собрались, чтобы, не имея никакой идеи и сценарного плана, никакого представления, как это должно выглядеть, почитать, поболтать, побыть вместе.

Это вторая часть сюжета, где встречаются вместе печальная судьба независимых актеров и бесприютный философ Владимир Бибихин. Вдруг я понял, что мы наткнулись на золотую жилу, на колодец в пустыне. Почему мы все пошли в независимые театры? Потому что не хочется работать на дядю, который говорит, что делать. В этом иногда нет ничего плохого, я в данный момент на постановке в государственном театре. У тебя есть фронт работ, ты чаще всего работаешь с приятными людьми, которые любят свое дело, но это то, что тебе отмерено. Тебя приглашают и дают некий коридор, правила игры, и вот ты по ним работаешь.

А когда ты хочешь сделать все по своим правилам, тогда, пожалуйста, сам собирай команду. Но как только ты собрал свою команду, не имея никакой системной поддержки, тебе нужно снять помещение, найти деньги, и когда вы все уже собрались, выяснилось, что сил репетировать не осталось. На творческий процесс после такого независимого существования ни сил, ни времени не остается. Ты собирался сделать проект, где будет все, как ты хочешь, а там — не все, как ты хочешь. Диктатура независимости — не менее гнетущая, чем диктатура государственности. Мы остались в независимом пространстве ради того, чтобы быть собой. А в итоге мы не можем быть собой и делать, что хотим, потому что мы только решаем, как заткнуть дыры. Какой тут творческий поиск?

И вот лаборатория «Лес» оказалась таким пространством, где мы раз в неделю выбирались и разрешали себе ничего не делать. И в этот момент возник просвет бытия по Владимиру Вениаминовичу, о чем он постоянно говорит. Нищета существования, мы уже опоздали, поэтому не надо торопиться. Нищета средств может вывести тебя на какой-то простор. Вдруг наши посиделки в доме Радио оказались бибихинскими по конструкции. Мы собрались, чтобы признаться в своем творческом поражении. Мы оказались не там, куда спешили. И вот на этих посиделках образовалась такая атмосфера, на которую как светлячки стали собираться бесприютные артисты со всего города. В нашей закрытой рабочей группе во «ВКонтакте» 120 человек. Эти 120 человек никогда не встречались одновременно, но это люди, которые были на двух, трех, десяти встречах. В какой-то момент это действительно стало грибницей бессмысленных встреч.

Это в духе Бибихина, конечно, — незримые сообщества, где все не обязательно должны ежедневно контактировать и предоставлять стенограмму разговоров, люди просто могут находиться в одном пространстве одновременно. Неважно, что мы с вами из похожих городов и на одном языке разговариваем, то, что мы живем в одно время, уже нас объединяет.

Вот эти встречи в пространстве, когда все запланировали встречу в «Лесу», выделили время, пришли и пьют чай и сидят — это как похищенное у продуктивности время. Мы разрешили себе быть непродуктивными.

— Сложно было начать ничего не делать?

— Да, «Лес» научил нас непродуктивности и бесполезности. Я первый стою в ряду бесконечно продуктивных людей, я делаю огромное количество спектаклей. Скоро проекту «Лес» три года, и за это время я сам не сделал там ни одного спектакля. Я получил проект, в котором я могу официально ничего не делать. При этом я чувствую себя очень тесно ему причастным, и наоборот. Та же Ангелина Засенцева чувствует нереализованность потенциала.

У нас в Петербурге недавно закрылся магазин Zara. Это легендарное место, торговый дом Павла Буре. И уборщиками там всегда работали только артисты, в восемь утра приходили мыть торговые залы. Они передавали эту должность эстафетой, так сложилось уже давно. У них уже образовалось такое комьюнити, но вот оно, к сожалению, закончилось.

Независимый артист, после того, как помоет магазин, идет что-то репетировать. И вот его желание играть намного больше и делать намного больше симметрично моему желанию не делать. Мы встретились, и, по сути дела, я делегировал свою идею сделать что-нибудь с Бибихиным другим людям. В этом есть своя красивая симметрия, ведь для меня Бибихин — фигура многих лет, и я внутри нахожусь в диалоге с ним. Я могу сказать, что прочитал большую часть того, что опубликовано, практически все. А приходят люди, которые пришли потому, что им сказали, что «там прикольно». Я понимаю, что Бибихин не является для них какой-то иконой: не обязательно кто-то много прочитал, кто-то приходит на репетиции и просто сидит, слушает, о чем люди говорят. В это время звучат ключевые слова, «пьем чай над бездной», и вдруг человек услышал какое-то слово, и его коротнуло. Он приходит на следующую встречу и говорит: «Вы знаете, у меня есть кусочек, я хочу показать».

Только года через полтора, когда мы начали выходить из пандемии, люди начали приходить и показывать. Кто-то приходил и показывал 5 минут, кто-то говорил, что ему нужен помощник, и показывал 20 минут. Таким образом у нас сложился семинарский способ работать над большим количеством спектаклей. Как семинары на философском, когда зачитывают текст и после все его комментируют. У нас был театральный семинар к тексту. И так же, как на философском факультете, многие приходят, не читав оригинала, но участвуют в беседе. Мне кажется, тот человек, который не читал, больше активизирует фантазию. Я уверен, есть фантастический Бибихин, выдуманный ленинградскими независимыми артистами, и что это действительно грибная сеть электрических импульсов. Есть те, кто много читал, есть те, кто немного, между ними возникает электрическое напряжение. И вот постепенно человек из 10 минут делает больше.

В этой компании никогда не было главного. Я выступаю в роли модератора, который берет ключ на проходной и который поддерживает общее настроение, когда все приходят понурые и не хотят ни читать, ни говорить. Я поговорил полчаса, кто-то подумал и тоже начал. Таким образом у нас получилась такая интересная структура, что у человека есть идея, он ее показывает по кусочкам, и все общаются по этому поводу. Не в плане дают советы, а обмениваются мыслями. Кто-то посмотрел и говорит: «Мне вот такое представилось, я это у себя вот так сделаю», произошло взаимное облучение. И, что интересно, это реликтовое излучение, которое распространяется на все объекты, оно и выступило коллективным режиссером этих частей. К осени 2021 года у нас уже было 12 сформировавшихся работ. По ходу появлялись новые, и весь прошлый год в Петербурге мы стали их играть. И поскольку есть ноль рублей ноль копеек, то появился третий сюжет — социалистическая экономика-ризома.

— Как у вас получается отрицать экономику в наше нелегкое время?

— Речь идет ни в коем случае не об отрицании. Мы скорее пытаемся хакнуть, и, честно говоря, это чаще не получается, чем получается, но триггер, который мы нашли, он связан с превращением продукта в товар. Базовый элемент рыночной экономики — отчуждение продукта от того, кто его создал. Когда я выше говорил о печалях что зависимого, что независимого театра, я говорил об отчуждении, которое чувствует наемный работник, когда ему сказали, что делать. А независимый артист, когда у него нет средств на производство и он хреначит как проклятый, — он тоже отчужден от своего продукта своей тоской и потраченными силами. Если говорить о категориях, которые приводит Бибихин, наверное, главная философия — это философия «своего». Потому что остальные категории — «мир», «настроение», «присутствие» — это знакомые философские категории. А так проблематизировать «свое» — это важная бибихинская новость в философском лексиконе. И у нас в «Лесу» мы занимаемся поиском этого «своего». Начиная с того, что ты ищешь свое в тексте, находишь свои мысли.

Как в эпиграфе к «Логико-философскому трактату» Витгенштейн пишет, что эту книгу поймет только тот, кто продумывал мысли, написанные в ней, ранее. Бибихин, конечно, многократно обращает на это внимание, что каждый читает в книге только то, что до этого в нас варилось. Любую книгу мы читаем как крючок для тех мыслей, которые уже созрели, но не нашли слов для проговаривания.

Начинается все с поиска «своего», и отсутствие пьесы становится для артиста очень важным. Ты должен сам выбрать драматургию из этого потока текста, и то же самое дальше уже продолжается в реализации в пространстве. В «Лесу» никто никого не нанял. У тебя есть твоя история, ты ее придумал. И вот надо договориться с площадкой, продать билеты, вот это все. И вот мой друг, театральный продюсер Алексей Платунов предложил сделать «институт лесников». «Давай кинем open call, потому что в СПб уже говорят про „Лес“, все что-то слышали, но есть огромное количество людей, которые не собираются выходить на площадку, но которым было бы интересно поучаствовать». Мы запустили open call, и за пару дней записалось 45 человек, у нас было 12 спектаклей. И вот мы организовали большую зум-встречу, где всех со всеми встретили, сделали гугл-таблицу. «Я могу вести инстаграм!», «А у меня нет соцсетей, но у меня есть машина, я могу водить». Люди распределяются, и каждый человек, являясь помощником, не наемным рабочим, безликим волонтером, он становится человеком, который делает то, что ему интересно внутри этой грибницы. Причем среди лесников очень много актеров, людей, которые так же, как и я, были рады возможности поучаствовать в проекте, но, Господи, ничего не производить и не играть, не режиссировать. Юля Иванова, которая неофициально является директором «Леса», занимается всеми организационными моментами, связанными с гастролями. При этом она актриса и режиссер театра кукол. Она очень плотно занята, недавно была номинирована на «Золотой софит», у нее репетиционной работы выше крыши, но ей очень нравится помогать, менеджерить, продюсировать то, что не является ее основной деятельностью в повседневности.

Сейчас в связи с гастролями появились московские «лесники» — продюсеры Полина Юдина, Аня Орехова, Ольга Иванникова. Вот этот «институт лесников» — это наш социалистический фаланстер, который компенсирует отсутствие бюджета и возможности организовать наемные отношения, когда кто-то кому-то платит деньги и отчуждает его труд. И мы столкнулись с тем (вот тут крутой и тонкий момент), что мы привыкли и на самом деле подсознательно хотим отчуждаться. То есть всем очень хочется, чтобы дали задание, чтобы кто-то другой взял на себя ответственность, чтобы наступил момент «скажите мне, что надо делать, я все сделаю!». Этого хотят актеры.

Были моменты, когда мне говорили: «Борис, ну ты же режиссер, срежиссируй нам что-нибудь». На что я говорил: «Не надо ничего режиссировать». То же самое с организационной точки зрения: «почему информацию о моем спектакле никто не выложил в социальные сети?» Ну, ты не написал, никто и не выложил. И возникает ситуация, в которой присвоить себе, в бибихинском смысле «заняться своим», это очень сложная работа, и «Лес» нас этому заставляет учиться. Когда я говорю, что «Лес» — это лаборатория производства «своего» (понятно, что ты научаешься это различать, что тебе чужое, а что тебе свое), это довольно мучительная работа по поиску того, что тебе действительно надо. И в этом смысле мы не то чтобы побеждаем экономику, мы ищем способы минимизировать элемент отчуждения, когда продукт становится отчужденным товаром и дальше как-то автономно существует на пользу третьему лицу. Это хитрая история, но очень интригующая, потому что и зрители это чувствуют. В Петербурге уже появился круг людей, которые из зрителей в течение прошлого года стали участниками проекта. Человек приходит, посмотрел и говорит: «Класс, я тоже хочу!» — как у Балабанова. Так из зрителей у нас появились SMM-щики, сокураторы, ведущие новых частей проекта. Пиаром гастролей сейчас занимается Ева Пчелкина, которая прошлой осенью зашла поглядеть, потом вернулась с фотоаппаратом поснимать, а сейчас уже готовит пакетное предложение по мерчу всего проекта. И мне больше всего ценен именно этот механизм: у нас вот эта перепонка между зрителями и создателями очень тонкая. Это касается и перформеров, и «лесников». «Лес» пророс и в других городах, везде, кроме Москвы.

— Какие у вас ожидания от Москвы?

— Во-первых, в Москве у нас очень много друзей, во-вторых, хочется, конечно, приехать на родину Владимира Бибихина (хотя родился он не в Москве, а в Бежецке, но вся его работа происходила именно тут). Завершением наших гастролей станет спектакль «Лес. Лекция», который пройдет 15 декабря в МГУ на философском факультете. Понятно, что это сюжет, который должен был рано или поздно произойти. К сожалению, я знаю, что Институт философии переехал, и сейчас он находится не в тех аудиториях, где читал Владимир Вениаминович, так что это не совсем буквальное возвращение в те стены. Мы же тут не мемориальными вещами занимаемся. Но возвращение текста на философский факультет мне кажется очень красивым сюжетом.

Москва и Питер все время друг за другом подглядывают, это сообщающиеся сосуды. Но вот насколько «Лес» сможет прорасти в Москве — это для меня вопрос открытый. Потому что мне кажется, что в Москве недостаточно пространства тоски и безделья. Хотя слово «безделье» мне нравится меньше: я как раз сказал, что мы не бездельничаем. «Тоска» — хорошее слово, потому что в этом есть питерское, чуть-чуть сонное состояние от тьмы, которая опускается на город осенью, и ты все время находишься в этой полумгле. Это касается и непрозрачности государственных институций в Петербурге, и парадный, неорганичный, искусственно красивый вид самого города, который поставлен вопреки. Бибихин очень верно обращает внимание на строчку из «Медного всадника»: «Здесь город будет заложен, назло надменному соседу». Это город — назло.

Фотографии: обложка — Ева Пчелкина/«Лес», 1 - Ofa Feldman/«Лес», 2, 3, 5 — Дима Мосейко/«Лес», 4, 6 — Александра Богомолова/«Лес»