В издательстве «МИФ» вышла книга «Переживание чувств. О силе грусти и внутренней свободе» психолога Сьюзан Кейн. Автор считает, что негативные чувства — грусть, печаль, боль утраты — мы воспринимаем неправильно: в обществе принято их скрывать и избавляться от них как можно скорее, чтобы снова вернуться в состояние вечного позитива. Но из-за этого мы забываем, что от неприятных чувств тоже есть польза, а позитив может быть токсичным. «Большой Город» публикует фрагменты из книги о том, почему важно печалиться, сострадать, переживать и быть уязвимым — в общем, испытывать чувства, которых мы привыкли избегать.

Какая польза от печали?

Для того чтобы полностью осознать роль грусти, важно разобраться с некоторыми особенностями, которые мы унаследовали от приматов. Вы никогда не задумывались, почему мы столь эмоционально реагируем, когда видим голодающих или брошенных детей? Почему мысль о том, что дети оказались оторванными от родителей, вызывает такое глубокое потрясение у любого человека?

Ответ связан с ходом нашей эволюции. Человеческая инстинктивная способность к состраданию основана не только на ощущении общности с другими людьми, но и на эмоциональной связи между матерью и ребенком, заставляющей мать немедленно реагировать на плач младенца. И отсюда чувство сострадания распространяется вообще на всех, кто нуждается в помощи и заботе.

Человеческие младенцы, как считает Келтнер, «самые уязвимые и неприспособленные новорожденные в мире», не способные существовать без помощи взрослых. Мы рождаемся беззащитными и незрелыми из-за особенностей развития мозга: если бы мозг полностью развивался до рождения, то голова младенца просто не прошла бы через родовые пути. Однако наше «преждевременное» рождение дает надежду относительно будущего всего человечества, ведь чем выше наш интеллект, тем больше мы способны к состраданию и готовы терпеливо заботиться о новом поколении младенцев, родившихся совершенно беспомощными. Нам приходится разбираться, что они хотят сказать своим плачем, приходится их кормить и любить.

Возможно, все это не имело бы такого значения, если бы способность к состраданию ограничивалась лишь нашими собственными отпрысками. Однако мы, люди, устроены так, что всегда готовы заботиться обо всех маленьких и слабых, считает Келтнер, то есть у нас сформировалась способность заботиться обо всех, кто напоминает младенцев, от домашних растений до незнакомцев, попавших в неприятности. Человек — не единственное млекопитающее, склонное к такому поведению. Косатки окружают мать, потерявшую детеныша, и плавают вокруг нее. Слоны поглаживают друг друга хоботом по щекам, чтобы успокоить и подбодрить. Люди же, как рассказывает Келтнер, «довели сострадание до принципиально нового уровня: никто в мире не способен так сопереживать и так волноваться о тех, кто испытывает несчастье или переживает утрату чего-то важного».

Иначе говоря, мы ужасаемся при виде детских страданий именно в силу врожденного стремления защитить вообще всех малышей. Инстинктивно мы понимаем, что тот, кто не способен холить и лелеять детей, не способен на доброе отношение вообще ни к кому.

Чем взрослее человеческое существо, тем меньше мы готовы проявлять сострадание, да и в целом вполне способны на жестокость.

Разумеется, не стоит слишком уж превозносить эти человеческие инстинкты. В конце концов, быстрее всего мы бежим на плач собственных детей, а к чужим младенцам, вообще к другим людям и даже к собственным раздражительным подросткам проявляем заметно меньше нежности. Выходит, чем взрослее человеческое существо, тем меньше мы готовы проявлять сострадание, да и в целом вполне способны на жестокость. И это удручает примерно в той же мере, в какой воодушевляют выводы Келтнера.

У широкой публики Дарвин ассоциируется с идеей о жестоком антагонистическом противостоянии видов, с тем, что Теннисон назвал «природы красный зуб и коготь», — с лозунгом «выживет сильнейший». Однако ничего такого Дарвин не говорил. Фраза о выживании сильнейшего принадлежит философу и социологу Герберту Спенсеру, она была подхвачена сторонниками так называемого социального дарвинизма, продвигавшими идеологию превосходства белых и богатых. Самому Чарлзу Дарвину, по мнению Келтнера, гораздо ближе была бы фраза «выживет добрейший». Дарвин был мягким и склонным к меланхолии человеком, любящим супругом и отцом десятерых детей, с детства обожавшим природу.

В книге «Происхождение человека и половой отбор», одной из важнейших в наследии Дарвина, есть рассуждения о том, что сострадание — один из сильнейших человеческих инстинктов: «Социальные инстинкты позволяют животным находить удовольствие в общении с себе подобными, ощущать взаимную симпатию, помогать друг другу… Подобное поведение является, по всей видимости, следствием того, что социальные или материнские инстинкты сильнее прочих, так как реализуются стремительно, не оставляя времени ни для рефлексии, ни для переживания боли или удовольствия».

Не стоит искать проявлений сострадания и сочувствия у тех животных, которые не имели контакта со своими родителями.

Дарвин наблюдал многочисленные примеры того, как животные инстинктивно реагируют на чужие страдания: собака, проходя мимо заболевшего кота, всякий раз старалась его лизнуть; вороны терпеливо кормили старую ослепшую птицу; мартышка с риском для жизни пыталась спасти любимого смотрителя зоопарка от агрессивного бабуина. Разумеется, Дарвин не знал о блуждающем нерве, о передней поясной коре или периакведуктальном сером веществе. Однако он интуитивно догадался о связи нервной системы и способности к состраданию — за 150 лет до того, как Дачер Келтнер доказал это в ходе своих исследований. «Нам свойственно стремление к облегчению страданий ближнего, — писал Дарвин, — так как это позволяет облегчить и наши собственные страдания». Как и Келтнер, Дарвин пришел к выводу, что подобное поведение сформировалось на основе инстинкта, заставляющего родителей заботиться о своем потомстве. Не стоит искать проявлений сострадания и сочувствия у тех животных, которые не имели контакта со своими родителями.

Дарвин не был наивным и прекрасно осознавал, что животный мир может быть страшен. Он именно потому так чутко подмечал проявления сострадания и сочувствия, что, как сформулировал один из его биографов, «чувствовал разлитую в мире боль ясно и постоянно». Он знал, что животные нередко ведут себя жестоко: например, когда изгоняют раненого собрата из стаи или разрывают его на куски. Он знал, что сострадание сильнее всего проявляется внутри семьи и гораздо слабее — в отношении тех, с кем нет родственных связей; что нередко никакого сострадания не возникает вовсе; что людям бывает сложно воспринимать других как «собратьев», заслуживающих сочувствия. Однако он был убежден, что распространение сострадания как можно шире — с ближайших родственников на человечество в целом, а там и вообще на всех разумных существ — было бы одним из благороднейших нравственных достижений, на которые вообще способен человек.

Критики считают, что позитивная психология возникла в силу склонности людей «смотреть в первую очередь на комическую, а не на трагическую сторону жизни, а также стремиться к счастью и не пытаться принять неизбежность боли».

Мы склонны относить сострадание к числу позитивных человеческих эмоций, хотя оно имеет отчетливый горько-сладкий привкус в силу тесной связи с грустью и гореванием. И действительно, вся исследовательская работа Келтнера связана с областью позитивной психологии, которая занимается анализом процветания и развития человека. Термин «позитивная психология» был предложен Абрахамом Маслоу еще в 1954 году, а позже подхвачен и популяризован Мартином Селигманом; оба ученых считали, что психология излишне замыкается на проблемах человека, а не на его сильных сторонах, и видели в позитивной психологии здоровую альтернативу. Они хотели найти практики и подходы, от которых сердце запело бы, а жизнь показалась бы прекрасней. Селигман добился на этом пути громадных успехов. Наверняка вам попадались статьи, авторы которых настойчиво предлагают завести дневник благодарности и заняться медитацией осознанности, — все это появилось благодаря работе Селигмана и целой армии психологов, ставших его последователями.

Однако сторонников этого подхода начали обвинять в том, что они игнорируют важную сторону человеческого опыта, а именно грусть и тоску. Критики считают, что позитивная психология возникла в силу склонности людей «смотреть в первую очередь на комическую, а не на трагическую сторону жизни, а также стремиться к счастью и не пытаться принять неизбежность боли», как сформулировала психолог Нэнси Мак-Вильямс.

Удивляться тут нечему: психология в целом не уделяла особого внимания всевозможным человеческим эмоциям и переживаниям горько-сладкого спектра. Если вы склонны к меланхолии, то, вероятно, найдете анализ некоторых знакомых вам переживаний где-нибудь в рамках психологической науки. Однако, кроме общей концепции высокой эмоциональной чувствительности, вы можете встретить в литературе обсуждение личностных особенностей под общим названием «невротизм», причем описаны они будут в не особенно приятных тонах, как и подсказывает сам термин. Согласно современной теории личностной психологии, невротики раздражительны и склонны к неуверенности, часто болеют, страдают от депрессии и тревожности.

Невротизм имеет и положительные стороны. Несмотря на повышенную нагрузку на иммунитет, невротики нередко живут дольше, так как всегда начеку и заботятся о здоровье. Они стремятся к цели с особым упорством, поскольку боятся поражения и стимулируют себя самокритикой. Невротики часто становятся успешными учеными, потому что способны обдумывать сложные концепции и рассматривать их под разными углами. У предпринимателей, как пишет Эми Иверсен в издании Management Today, склонность по многу раз обдумывать каждую проблему «может превращаться в стремление до мельчайших деталей выстраивать весь сценарий взаимодействия клиента с продуктом или услугой, рекламную стратегию, подходы к презентации новой идеи — примерно с тем же упорством, с каким актер заучивает каждую реплику кинороли или мельчайшие детали мизансцен театральной постановки».

Именно люди с высоким социальным статусом (а также те, кому присвоили такой статус лишь на время эксперимента) чаще склонны игнорировать пешеходов и подрезать других водителей, реже помогают коллегам и вообще всем тем, кто нуждается в помощи

Иверсен и другие эксперты пишут об этих положительных чертах как об удачной адаптации неприятного и нездорового состояния. Однако в этих рассуждениях нет ничего априори восхваляющего, нет ни намека на бодлеровское восхищение прекрасной меланхолией и ничего не сказано о тоске, возвышенной и трансформирующей, свойственной человеческой природе (особенно некоторым из нас). Мало кто понимает, что подобные состояния оказываются важнейшими катализаторами творчества, духовных практик и любви. Просто многие психологи вовсе не религиозны, и им не приходит в голову поискать духовные ответы в величайших человеческих таинствах.

В последнее время сторонники позитивной психологии стали обращать внимание на эмоции и переживания, имеющие горько-сладкий оттенок. Пол Вонг, президент Института смыслоориентированного консультирования в Торонто, Тим Ломас, преподаватель Университета Восточного Лондона, и другие психологи пишут о возникновении «второй волны», которая, как сформулировал Ломас, «признает, что психологическое благополучие предполагает стабильное и равноценное взаимодействие позитивного и негативного». В широко известной и получившей научное признание работе «Путь к самоактуализации» когнитивный психолог Скотт Барри Кауфман возвращается к предложенной Маслоу концепции позитивной психологии, в рамках которой рассматривается, помимо прочих, и личностный тип, склонный к комплексным эмоциям горько-сладкого типа. Такие люди в рамках этой концепции называются «выходящими за пределы»: они «менее „счастливы“, чем здоровые люди; они способны на более яркие переживания, на настоящую экзальтацию, испытывают „счастье“ в большей мере, однако они же в не меньшей, а то и в большей мере склонны к всепоглощающей, космического масштаба грусти».

Все это доказывает нашу способность — и отдельных личностей, и культуры в целом — реализовать заложенный в нас потенциал к состраданию, о котором пишет Келтнер. Если мы научимся замечать и ценить грусть, то, возможно, именно она — а не вымученные улыбки или праведный гнев — станет мостиком к взаимопониманию. Нам полезно помнить, что, как бы неприятно ни было нам чужое мнение, каким бы сияющим или жестоким ни казался другой человек, ему либо уже пришлось испытать страдания, либо еще предстоит. Келтнер и команда основанного им Научного центра всеобщего блага разработали немало научно подтвержденных инструментов и подходов, которые могут помочь нам развить в себе способность к состраданию.

Первый шаг на этом пути — научиться скромности и смирению. Из многочисленных исследований мы знаем, что собственное высокомерие мешает нам ответить на чужую грусть, да и на собственную тоже. «Ваш блуждающий нерв не отреагирует на страдания голодающего ребенка, — считает Келтнер, — если вы считаете себя лучше других». Как ни удивительно, но именно люди с высоким социальным статусом (а также те, кому присвоили такой статус лишь на время эксперимента) чаще склонны игнорировать пешеходов и подрезать других водителей, реже помогают коллегам и вообще всем тем, кто нуждается в помощи. Они реже испытывают физическую и эмоциональную боль, когда обжигают руки чересчур горячей водой, когда их не берут в игру или когда они оказываются свидетелями чужих страданий. А когда в рамках эксперимента участникам раздают конфеты, такие люди пытаются ухватить больше всех!

Из многочисленных исследований мы знаем, что собственное высокомерие мешает нам ответить на чужую грусть, да и на собственную тоже.

Как же выработать в себе необходимую скромность (особенно если вы находитесь на достаточно высокой ступени социальной лестницы)? Один из подходов — регулярно делать поклоны (наподобие того, как японцы кланяются в повседневной жизни, а многие верующие — перед символом божества). По мнению Келтнера, этот жест активизирует блуждающий нерв. «Во время этого короткого выражения почтительности люди начинают думать о взаимодействии тела и разума», — рассказал Келтнер в 2016 году во время выступления в Кремниевой долине.

Понятно, что многие люди совершенно не религиозны, многим некомфортно столь явно проявлять смирение. Предлагаю воспринимать этот жест как знак почитания, а не капитуляции. Многие из нас занимаются йогой, и в ходе занятия нам приходится так или иначе кланяться. Когда мы смотрим на вызывающий восхищение предмет искусства или любуемся природой, мы нередко инстинктивно наклоняем голову.

Фотографии: Издательство «МИФ»