Леха Никонов: «Минкульт на такое денег не даст»

Автор: Денис Бояринов

Фотографии: Виктор Юльев*

Л. Н.: Три года я писал и сам не заметил, как написал этот текст. Над такими объемными текстами я обычно тружусь дольше. Я раньше писал прозу как поэзию, поэтому она получалась тяжелой для прочтения. Я вообще человек сложный, и стихи у меня не все простые, а моя поэтическая проза — это просто кошмар: очень скучный, сложный мотив, сквозь который надо прорываться, цитаты, аллюзии, совершенно постмодернистский дискурс. А этот текст у меня очень простой. Поверь, очень большого труда стоило его поломать и начать писать по-новому. Я хотел написать авантюрный криминальный роман, и ничего больше.

Знаешь, на зоне говорят не «ромáн», а «рóман». Сидят зэки, им скучно, они говорят: «Давай, Паша, расскажи нам рóман», и Паша толкает какую-то интересную историю — понимаешь, да? История должна быть интересная, иначе зэки не будут слушать. И мне очень хотелось написать рóман. Не знаю, получилось у меня или нет.

Д. Б.: Мне показалось, что эта книга написана как кинороман. Вы предполагаете последующую экранизацию?

Л. Н.: Нет, Минкульт на такое денег не даст. Просто я использую киноязык. Это еще у Набокова было, например, в «Корольке» или в «Приглашении на казнь», где он виртуозно использует прием, будто камера летает по тексту. Я люблю Набокова, и такие приемы мне нравятся. Они немножко устарели, конечно… вообще кинематограф устарел. Вот то, что мы сейчас наблюдаем, никакой кинематограф пока не отразил и не отразит еще, я думаю, в ближайшие несколько лет, правильно? Реальная жизнь сейчас куда круче кинематографа. А я пытался в этом романе отразить кусок своей жизни. Если это получилось, то этого для меня достаточно.

Д. Б.: Мне кажется, получилось. Я, например, когда начал читать книгу, сперва подумал, что это полудокументальная проза, но потом, когда события стали развиваться с бешеной скоростью, пришел к выводу, что все-таки фикшен. Кстати, хотел спросить, насколько эта книга автобиографична для вас. Там, безусловно, есть детали из вашей жизни, но вот какой процент?

Моя поэтическая проза — это просто кошмар: очень скучный, сложный мотив, сквозь который надо прорываться, цитаты, аллюзии, совершенно постмодернистский дискурс

Л. Н.: А я бы не хотел на этот вопрос отвечать. Я думал об этом очень много. Я хотел показать в этом тексте, что вопрос об авторстве сейчас, в эпоху метамодерна, уже не стоит. Автор настолько налицо сейчас, он настолько облекся метафизической плотью, что может пороть какую угодно ерунду и ему все равно поверят. Как в «Одиссее», понял? По большому счету, весь мой текст — это «Одиссея». Ребята залезли куда-то, ******** [украли] золотое руно и бегут с ним не в Итаку, но в Питер. Это вечная история.

Д. Б.: С нынешней реальностью сейчас больше всего резонирует, конечно, эпизод, в котором герой косит от армии в дурке, — прекрасно написанный, но выглядящий вставным фрагментом.

Л. Н.: Да, я его вставил напоследок. Понимаешь, мне хотелось начать роман и не начинать его. По сути, две первые главы в тексте ничего не происходит. В первой всего лишь голая рефлексия, а во второй — там, где про дурку, — какие-то такие вроде бы мои воспоминания, а вроде бы и воспоминания героя книги. Непонятно. Мне самому, если честно, непонятно. Я не хочу обманывать читателя и говорить: «Вот это было со мной, а вот этого не было». По большому счету без разницы уже. Сейчас любой может быть Гулливером, или Пантагрюэлем, или Дон Кихотом. Да кем угодно.

Д. Б.: У вас текст так амбивалентно написан, что я не понял, ностальгируете ли вы в нем по прошлому. И, кстати, в какое время происходит действие книги — это вторая половина 90-х?

Л. Н.: Мое предыдущее прозаическое произведение, поэма в прозе «Тотальный джаз», которая посвящена памяти Эдуарда Старкова (лидер группы «Химера». — Прим. ред.), заканчивалась как раз в 1998 году со смертью Эдуарда. А события этого текста начинаются уже год спустя, в конце 1999-го — начале 2000-го. Это не то чтобы продолжение, но в этом есть…

Д. Б.: Сцепка с реальностью?

Л. Н.: Да. Этот текст для меня аттракцион, но не машина времени. В тексте должна быть загадка, и в «Королях кайфа» этих загадок очень много и много сцепок с реальностью, как ты говоришь. Но никакой ностальгии по 90-м я в этом тексте не вижу. Потому что этот текст, как я уже говорил, сиюминутный. Эта история могла бы произойти и три месяца назад — в тексте бы ничего не изменилось. Ну, может быть, чуть-чуть бы добавилось каких-то мелких деталей. А в принципе все было бы тем же самым — та же провинция как место действия, те же люди и характеры. Единственное, что изменилось, — это гаджеты.

Хотя основана она на совершенно реальных событиях, которые случились еще немного раньше — чуть ли не в 1995 году, когда в Выборге случайным образом накрыли фуру с кокаином. Понимаешь? Просто фуру с кокаином. Это исторический факт — можно в газетах прочитать. У меня был приятель на таможне, которому от этой фуры дали пакет с порошком. Потом привезли двух челов как свидетелей, сказали: жгите этот пакет на камеру. Сожгли, но остальное содержимое фуры пропало и неизвестно, где теперь.

Д. Б.: То есть, когда в одной из сцен романа в машине, где герои с кокаином едут в Питер, начинает играть песня The Cure, это не попытка автора дать примету времени, это от него загадка.

По большому счету, весь мой текст — это «Одиссея». Ребята залезли куда-то, украли золотое руно и бегут с ним не в Итаку, но в Питер

Л. Н.: Да, вот так случилось, что в машине у этих ребят заиграла The Cure. Если бы заиграла песня Sex Pistols или Боба Дилана, я бы так и написал. Не надо видеть в этом постмодернистскую отсылку или игру. Этот кусок чуть-чуть автобиографический: когда я был в этой машине, действительно заиграла эта песня. Пришлось эту вставку сделать, чтобы связать роман со своей жизнью. Там много таких сцепок, как ты говоришь, некоторые из них вот к настоящей моей жизни протянуты, а некоторые — ложные, такие псевдосцепки. Но это не постмодернистская игра, это живая субстанция текста. Иногда с ошибками намеренными. Например, когда к героям подъезжает уазик с ментами, чтобы их забирать. Этого не может быть, потому что в 1976 году уже прекратили выпускать уазики, а действие происходит где-то в конце 90-х.

Текст — живой организм. В нем есть какие-то ненужные с виду вещи, как аппендикс в теле. Но он зачем-то нужен, хоть его и вырезают иногда.

Д. Б.: Последние три года вы были заняты книгой, и, видимо, поэтому у группы «Последние танки в Париже» не выходило новых песен?

Л. Н.: Да, у нас как-то не шло. Последний релиз, «Руки иллюзий», мы выпустили в 2019-м. Новый EP мы выпустим уже в следующем году — у нас три песни точно есть, может, четыре или пять, не знаю. Так что готовится EP с очень мрачным названием и веселым содержанием.

Д. Б.: У вас есть песня со словами «перестройка повторится». Вы все еще полагаете, что это возможно?

Я не хочу обманывать читателя и говорить: «Вот это было со мной, а вот этого не было». По большому счету без разницы уже. Сейчас любой может быть Гулливером, или Пантагрюэлем, или Дон Кихотом

Л. Н.: Там такие слова: «Перестройка повторится, только по-другому, перепуганные лица, партии, обкомы». Это, кстати, новая песня, между прочим. Где ты про нее узнал?

Д. Б.: Из вашего недавнего интервью.

Л. Н.: А, я уже где-то запалил этот текст, ха-ха. Вот эта песня войдет в наш новый EP, кстати, а знаешь, какой там припев?

Д. Б.: Нет, конечно. Какой?

Л. Н.: «Ты ****** [достал]». (Смеется.)

Д. Б.: Скорей бы услышать это в эфире!

Д. Б.: Скажите, сейчас музыканты поделились на тех, кто поддержал власть, на тех, кто отмолчался, и на тех, кто заявил свою позицию. Вы себя к какой категории относите?

Л. Н.: Вообще не важно, пишу я на эту тему или нет: поэзия не должна отвлекаться на события сегодняшнего дня. Но если у меня есть эмоция, то я ее буду выражать, и не важно, чем это для меня обернется. В наше время может плохо обернуться, но вариантов нет. По этой теме транслируется «мгновенное чувственное состояние», как говорил Артур Рембо. Мое мгновенное чувственное состояние сейчас такое. Но это не значит, что я его должен транслировать по чьему-то заказу. И я не буду его транслировать только потому, что кто-то сказал: «Ты че молчишь?» Нет, я его буду транслировать только тогда, когда моя мысль мне скажет: «Транслируй это». Вернее, даже не скажет — ты просто почувствуешь, что должен что-то сказать. Есть такое понятие — осознанная необходимость, вот она нами овладевает, когда мы пишем стихи. Если это стих, а не ***** [ерунда] графоманская.

Д. Б.: А что вы последнее написали?

Л. Н.: Сейчас, подожди, я заволновался и чуть не забыл его. Вот оно: «Я поэт! Не политик, не мент, не мессия! / Я спрашиваю того, кто точно все знает — / Почему это я должен умирать за Россию? / Пусть Россия сама за меня умирает».

* Meta Platforms Inc., которой принадлежат Facebook и Instagram, признана в РФ экстремистской организацией, ее деятельность на территории страны запрещена.