Пять лет назад скрипач Даниил Коган создал творческое объединение «Притяжение» — в попытке сближения классической музыки с актуальным искусством, технологиями и самим слушателем. Команда реализует программы, построенные на синтезе искусств, с участием художников, иллюстраторов, хореографов, перформеров, актеров. Это содружество креаторов, ломающих стереотипы об искусстве в музыке.

Интервью: Артем Платов

17 ноября «Притяжение» откроет свой юбилейный сезон в Концертном зале имени Чайковского. Концерт «Пульс-5» — о неуемной жизненной энергии, музыкальной пульсации и движении в интерпретации Даниила Когана, Михаила Феймана, Марии Зайцевой, Алексея Рубина, Павла Романенко, Галины Мальян и других. Специально для «Большого Города» Артем Платов поговорил с Даниилом о фавелах и невесомости, о навыке слушания и «Притяжении» как исследовательском проекте.

 

 

— Когда ты в последний раз путешествовал без скрипки?

— Этим летом в Бразилии. Формально путешествие было совмещено со скрипкой, но случились такие огромные гастроли и так мало игры, что я это засчитываю. В мире осталось не так много мест, где навигатор и само наличие телефона со связью не дают тебе полную свободу. Рио, например, настолько вещь в себе (и эта вещь не похожа ни на что в Европе), что даже с навигатором, который предупреждает о криминале, о том, куда нельзя заходить, ты все время перемещаешься как будто тебе снова шесть лет. Ты потерял маму и боишься сделать шаг в сторону, и это безумно интересно, конечно.

— Страшно?

— Это будоражаще. Ту эмоцию, которую мы совершенно потеряли, например, в Москве. Здесь я приезжаю в совершенно любой район и даже не задумываюсь, что нахожусь где-то в незнакомом месте, это просто какая-то точка на карте. А в Рио — как в открытом океане, просто этот океан из бетона и стекла. Обостряются сразу все органы чувств, начинаешь лучше слышать, лучше видеть, лучше реагировать, как бы приспосабливаешься.

То же самое я испытывал в Корее, но там по другим причинам. Несмотря на навигатор, эта страна совершенно не англифицированная. Так же как и Китай. И вот в Сеуле тоже есть ощущение, что ты просто маленький ребенок, который ничего не понимает в этом мире, и тебе нужно выжить. Это очень интересно, как в сказке. 

Самое большое впечатление от Рио — это фавелы. В современном европейском мире отвыкаешь от таких метаморфоз внутри одного пространства. Казалось бы, просто не может быть настолько радикальных контрастов, когда в городе из стекла и бетона с роскошными районами ты поднимаешься на гору и попадаешь, скажем, на некую территорию из фильма «Безумный Макс». А так оно и есть. Там нет правил дорожного движения — люди ездят как хотят. Ходят кто как хотят. Живут как хотят. И если ты там один и без проводника, то с тобой может произойти что угодно. Могут выгнать, могут убить, изнасиловать.

При этом все дома окрашены в граффити — фавелы выглядят как гора самоцветов. Местные дети все раскрашивают, чтобы выглядело получше. Когда смотришь оттуда на Рио, на Копакабану, на пляж — видишь перед собой роскошный город, его красоту. И живешь в нищей красоте.

Это постоянное напоминание о том, что красота существует. Даже какая-то аллегория на Золушку, которая ложится спать, смотрит в окно в своей каморке и видит замок. И это нечто необыкновенное, не та убогая нищета в поле или на плоской земле, среди грязи. В этом столько романтики.

 

   

Мне всего лишь 31, но и в 31 какие-то вещи мелькают тысячи раз, и на тысячные разы мы черствеем внутри, даже если пытаемся сохранить в себе эту свежесть

   

Вторая вещь, которая вызвала полный экстаз, — это когда мы целый день ходили на катамаране по разным бухтам, которые с берега скрыты от глаз, до сих пор совершенно диким. Когда попадаешь в открытое пространство Атлантического океана — это невероятный масштаб. До сих пор это вспоминаю, и меня пробирает. А уж сколько я всюду был на океане!

В Бразилии совершенно необыкновенный рельеф и масштаб всего. Масштаб гор, масштаб мысов, бухты, это все невероятных размеров — путешествуешь по какому-то гипермиру. И такого очень много. А самое главное — ощущение, насколько ты далек от мира, где живешь, от цивилизованного мира, в 24-х часах полета.

Если можно представить себе ощущение, что ты на другой планете, то максимально близкая симуляция — уехать настолько далеко. Это словно невесомость, когда почва уходит из-под ног. Вдруг выясняется, что на другой планете или на краю Земли появляется другой ты, которого совсем не знаешь. Какой-то чистый ты, которому доступно незатертое восприятие.

Мне всего лишь 31, но и в 31 какие-то вещи мелькают тысячи раз, и на тысячные разы мы черствеем внутри, даже если пытаемся сохранить в себе эту свежесть. Когда мир дает нам возможность изменить вообще все вокруг, а не только, скажем, расположение домов, в этот момент появляется новый человек, происходит полная очистка себя. И начинаешь на все смотреть совершенно заново.

 

 

— Невозможно отделаться от ощущения, что, описывая путешествие в Бразилию, ты описываешь ощущение невесомости, которое испытывает рядовой слушатель, который случайным образом оказывается на концерте академической музыки.

— Безусловно. Эта метафора очень правильная, но при этом все гораздо сложнее. Путь, который ежедневно проделывает музыкант, не повторяется без натяжки. Музыкант — как постоянно движущийся поезд, в который все время кто-то подсаживается и выходит, но ни у кого нет возможности прыгнуть в этот поезд в самом начале и выпрыгнуть из него в самом конце, проделав весь путь с ним. У каждого есть некое постоянное движение. И кто-то подсаживается, кто-то выпрыгивает, но в итоге каждый слушатель так или иначе проделает свой путь в музыке.

Главная проблема в том, что у нас довольно старая цивилизация, и музыкальный мир тоже очень старый. Какие-то вещи уже были доведены до ума, были сделаны очень большие достижения. Они же были много раз опровергнуты. После опровержения пошли новые заключения, а затем и эти заключения были опровергнуты. И мы снова пришли к старому. Все уже было!

Мы находимся на той стадии, когда в музыке и вообще в искусстве есть возможность посмотреть назад и понять, что проделан огромный путь. И поэтому у слушателя, который приходит в зал, нет никакой возможности пройти этот путь от самого начала до самого конца. Это невозможно.

 

   

Люди в основном являются такими грустными романтиками, которые всю жизнь пытаются найти, что же им нравится

   

— Этого совершенно не видно из зала. У меня как у слушателя есть возможность только бесконечно пересаживаться с электрички на электричку. Скорее всего, это просто впечатление на полчаса, которое выветрится — или не выветрится. Для тебя же это как моргнуть — Такое количество людей ты «прокатил», верно?

— Абсолютно. Самое главное — человек, который садится в этот поезд, даже не должен до конца осознавать, что происходит, потому что осознание ничего ему не принесет. Мы уже дошли до момента, когда это просто является неким процессом. Это и проблема, и естественное следствие того, что происходит в мире.

 

 

— Могут ли отношения слушателя и исполнителя складываться иначе?

— Есть некая группа людей (я даже знаю таких — их очень мало), которые всю жизнь посвящают тому, чтобы слушать музыку. Они, скорее, очень прицельно знают, что хотят слушать; они в этом разбираются. Это не является клиповым сбором информации, когда сложно понять «А чем же я сейчас обладаю?». Есть везунчики, у которых это с рождения — интуитивное ощущение того, что им нужно.

В основном же люди, конечно, являются такими грустными романтиками, которые, даже если они себе в этом не признаются, всю жизнь пытаются найти, что же им нравится. Это очень грустный пост, на самом деле. Очень страшный. Потому что, с одной стороны, это увлекательно, а с другой стороны — тогда человек должен признаться себе, что он себя не знает, себе не принадлежит, у него нет чего-то изначально исконного, в чем он уверен, и что он находится в поиске уверенности. 

Люди зачастую, как охотничьи собаки, идут по нюху и до конца не понимают, куда же их это заведет. В зале тоже ощущаешь, что люди не идут на что-то целенаправленно — скорее, они придут и после подумают о том, что же они получили. Хорошо это или плохо, я понятия не имею. Но, так или иначе, это взаимодействие слушателя и исполнителя, где мы не можем познать друг друга.

 

 

— Каким ты видишь слушателя «Притяжения»?

— Это очень трудный вопрос. Мне кажется, самым важным в том, что мы делаем, является, как бы цинично это ни звучало, игнорирование желания слушателей. Потому что только в эгоистическом следовании собственным желаниям и собственной обсессии, или фанатизме, или любви к тому, что мы делаем, мы рождаем что-то естественное. Естественное, естественно, привлекает слушателей. И только после мы можем посмотреть на этих слушателей — вот, оказывается, это для таких людей.

Задумываясь о том, что и кому нужно, я не хочу употреблять приземленные слова в духе того, что мы «идем на поводу у рынка», скорее, делаем что-то неестественное, рациональное. И в таком мелком рационализме я не думаю, что может родиться что-то серьезно отвлеченное от момента, отвлеченное от желания угодить, привлечь к себе внимание.

— То есть «Притяжение» — это твой личный и твоей команды исследовательский проект себя в музыке?

— Исследовательский, да. Я бы, скорее, характеризовал его как отдушину, где мы можем без оглядки реализовывать накопленное, наши желания и видения, то, что вызывает восторг у нас самих. Что меня особенно радует — мы неоднократно ошибались. И это очень правильно, на мой взгляд. И еще важнее, что мы это не мыслим такими категориями. Мы профессионалы, а это значит, что не боимся провалов.

 

   

Мы хотим — я не знаю, получится ли у нас, — в конце сезона сделать классический рейв

   

— Июньское «Притяжение» — это было что-то удачное?

— Июньское было суперудачным, при этом суперпреувеличенным во многих смыслах. Вот уж была эгоистичная программа, мы перешагнули какую-то черту, и хронометраж концерта был абсолютно неподъемным, превратившись в энциклопедию. Но это и часть высказывания, на которое у нас был карт-бланш. Очень важно, что в это время большое количество людей уходило из зала. Они уходили, потому что музыка была бесконечной.

— Было очень долго и совершенно непонятно, закончится ли это вообще.

— Успеют ли люди на метро, успеют ли они забрать свои куртки. Дома ждут внуки, да. При этом очень многие остались до победного, и те люди, которые оставались, были в восторге. Что меня очень вдохновляет — так то, что неоднозначные даже для нас самих вещи вызывают не просто положительные, а суперположительные восторженные эмоции у большого количества людей. Для меня важна именно эмоциональная градация.

Возможно, тут важно не то, что тебе подходят и говорят: хорошо или плохо. А то, что есть некий барьер, как сверхзвуковая скорость у самолета, после которого человек не может контролировать или конкретно отвечать за свои эмоции. И если ты видишь искренний восторг, то это вряд ли симуляция тебе в угоду.

 

 

— Расскажи про 17 ноября. Что ты задумал?

— Знаешь, вообще это просто юбилейный концерт. Но весь этот сезон посвящен детству, потому что пять лет — это возраст детства. Мы делаем детство очень разнообразным. У нас будет много концертов, все очень разные. Какие-то концерты будут посвящены смерти, потому что, к сожалению, есть понятие детской смерти тоже. Какие-то концерты будут посвящены мультфильмам. Какие-то концерты будут посвящены детским рисункам. Что-то будет посвящено играм. Что-то будет посвящено, например, подростковому бунту. Мы вообще хотим — я не знаю, получится ли у нас, — в конце сезона сделать классический рейв. Мы хотим пройти весь путь взросления, скажем, от пяти и до... первого, взрослого осознания.

Стык взрослого и ребенка происходит, наверное, с первыми серьезными переживаниями. И я бы даже сказал, что настоящее взросление происходит в момент первого очерствения, а не в момент первых серьезных потрясений.

Наверное, символически мы поставим точку где-то здесь. При этом я не люблю привязываться к каким-то философским вещам и развивать это в духе кураторства. Потому что, во-первых, мне кажется, это очень скучно. А во-вторых, это в 99 % случаев страшно притянуто за уши. Мне гораздо ближе, когда все полусерьезно.

Поэтому наш юбилейный концерт одновременно и не юбилейный. Мы его назвали «Пульс-5», потому что нам пять лет. А еще я очень люблю космическую тематику: «Спутник-4», «Аполлон-12» и так далее. Когда все через дефис и слово с цифрой на конце. В концерте будет пять произведений, и все связаны с неким внутренним биением. В принципе, для меня возраст пятилетия — это возраст неуемности и такого абсолютно здорового СДВГ, когда не можешь усидеть, когда не можешь постоянно заниматься одним и тем же. И у тебя энергии больше, чем ты сам способен вместить.

НОВАЯ МУЗЫКА

Риад Маммадов — о Билле Эвансе, футболе и джаз-мугаме

У тебя энергии больше, чем ты способен переварить и обработать, — концерт об этом. О разных воплощениях музыкальной энергии, которая бьет через край. При этом произведения эти, как говорится, никак не связаны. Нет никакой чистой концепции, кроме того, что весь концерт мы хотим включать некое ощущение постоянного драйва.

Разумеется, как мы очень часто делаем, музыка совершенно не связана ни эпохами, ни стилями. Однако там обязательно будет арка между Джоном Адамсом и Шёнбергом, потому что Адамс написал свою камерную симфонию под впечатлением от камерной симфонии Шёнберга. И это все, в чем любая смысловая концепция рушится. Ничего общего больше быть не может. Но так как я часто иду от слухового опыта, все вместе это должно слушаться как гигантское полотно Лентулова или ранние композиции Кандинского, когда у тебя все просто мерцает разными цветами.

 

Фотографии: Даниил Коган